Мадам Карьон поудобнее вытянула ноги на ковре. Скрестила длинные изящные лодыжки, обтянутые шелковыми чулками. Положила руку на живот. Так она сидела, задумчиво глядя на красные слюдяные окошечки ровно гудящей печурки у камина.

Затем подняла одноглазое лицо к потолку.

Патрик, сидевший перед светлым барабаном, парой тарелок и басом, улыбался хмельной улыбкой самозабвения. Юноша упражнялся в игре, аккомпанируя пластинке с Чарли Паркером.

Дверь распахнулась под яростным ударом отцовского кулака. Патрик даже не услышал этого. Отец схватил сына за плечи, встряхнул. Патрик тотчас прекратил игру. Нагнулся. Приподнял иголку проигрывателя, стоящего прямо на полу. Затем выпрямился и гневно взглянул в лицо отцу.

Доктор Карьон объявил, что дальше так продолжаться не может. Патрик, не разжимая губ, продолжал сверлить отца взглядом. Доктор продолжал:

— На земле существует множество всякой музыки. Есть Бах. Есть «Мессия» Генделя. Есть Камиль Сен-Санс. Есть, наконец, пение птиц.

Патрик возразил, что он не Камиль и не птица. И добавил:

— Папа, я — не ты.

— Да, но ты забыл, что живешь в моем доме. И если ты и впредь собираешься исполнять такую, с позволения сказать, музыку, тебе придется делать это в другом месте! — крикнул отец и вышел, хлопнув дверью.

3 апреля 1959 года Патрик Карьон стукнул бронзовым молотком в дверь дома менского кюре. Ему отворила Марсель. Он поцеловал ее восемь раз, по четыре в каждую щеку. Она зашагала впереди него по коридору с неожиданным проворством, иногда свойственным тучным женщинам. Они вошли в столовую кюре Мена.

Он обнял священника. В комнате раздавалось мерное тиканье часов черного дерева. Служанка вышла и вернулась, неся жестяную коробку с печеньем.

Аббат Монтре обмакнул в вино «гамэ» сразу два печенья и стал шумно сосать их, пока размокшие остатки не шлепнулись обратно в стакан.

Стоя рядом, Патрик ждал ответа.

— Кажется, у меня есть то, что тебе нужно, — сказал аббат.

Он опустил в стакан еще пару печений. Но на сей раз нагнулся пониже и успел съесть их целиком. В полумраке столовой аббат Монтре неожиданно взял Патрика за рукав свитера. И продолжал:

— Изумительное печенье. Среди многих опасностей тебе, прежде всего, грозят ангельские лики и великаны на огромных блестящих машинах. Мне кажется, ты должен быть крайне осторожным с теми, у кого белокурые волосы, мой мальчик!

Затем аббат принялся размышлять. Размышлял он вслух. Сказал, что предоставит Патрику не чердак дома, а комнатку над дровяным сараем, где собирался в начале века отряд скаутов, в ту пору еще немногочисленных. Там он сможет упражняться в игре и включать проигрыватель. Только ему придется купить удлинитель в лавке Вира и Менара.

— У Вира и Менара! — повторил аббат Монтре, устремив на Патрика многозначительный взор.

Аббат пояснил, что нужен очень длинный провод, который следует протянуть через весь двор, от сарая до розетки в прихожей дома.

Патрик начал было благодарить аббата, но тот перебил и добавил, что у него есть одно условие. Патрик должен помочь ему отслужить две воскресные обедни с певчими, чтобы малыш Марк, глядя на него, освоил обязанности кадилоносца.

Патрик нахмурился.

Аббат взглянул на него из-под очков.

— Мне уже семнадцать лет, отец мой! — возразил Патрик.

Аббат ответил, что иного пути нет. Патрику придется еще дважды надевать стихарь и подавать воздух в трубы органа.

Патрик твердил, что не может этого сделать: он уже не ребенок, над ним все будут смеяться.

Аббат заметил, что Господь Бог — не все, Он смеяться не станет. Самому же аббату, разумеется, известно, что Патрик уже не ребенок. Он прекрасно знает, сколько ему лет.