И внешне, и внутренне.  Он сидел с ней в Женеве всю ночь напролет. Держал ее за руку, пока она мучилась от тошноты и болей, и все это — ради другого. Ради другого она строит дом. И они вместе продумывают все — друг для друга.

Когда Мерри исчезла, хотелось убежать в Понсе и жить там с Шейлой, но Шейла привела его в чувство и восстановила решимость вернуться к жене и тому, что осталось от их общей жизни, тому, что еще сохранилось, уговорила вернуться к жене, которой он — даже она, любовница, понимала — не в состоянии причинить боль и уж тем более покинуть сейчас, когда она проходит через такое страшное испытание. И вот теперь эти двое собирались скинуть все со счетов. Он понял это в тот самый момент, когда увидел их на кухне. Их соглашение. Оркатт бросает Джесси, она бросает меня, и дом достается им. Для нее наша катастрофа уже в прошлом, и она собирается похоронить это прошлое и все начать заново. Лицо, дом, муж — все новенькое. Не трате зря время, сегодня меня разозлить не удастся. Сегодня — нет.

Они  преступники. Оркатт, сказала Доун мужу, живет за счет того, чем прежде была их семья. Что ж, а она — за счет того, чем стала. Доун и Оркатт — оба хищники.

Преступники. Они всюду. Не за воротами, а прямо здесь.

9

Его позвали к телефону. Одна из прислуживавших за столом девушек вышла из кухни и сказала: «Кажется, это Чехословакия».

Он взял трубку внизу, в кабинете Доун, куда Оркотт уже внес большой, сделанный из картона макет их нового дома. Оставив Джесси на террасе со Шведом, его родителями и выставленной на столик выпивкой, он, должно быть, вернулся к пикапу, взял оттуда макет и разместил его на столе в кабинете Доун, а уж потом отправился помогать ей лущить кукурузу.

Оказалось, на проводе Рита Коэн. Ей было известно о Чехословакии, потому что «они» вели за ним слежку и в начале лета отследили его приезд в чешское консульство; они отследили его появление возле ветеринарной лечебницы и его путь в комнату Мерри, туда, где она сказала, что не знает никакой Риты Коэн.

— Свинство поступить так со своей дочерью, — сказала она.

— Я никак с ней не поступил. Повидался. Вы сами мне написали и сообщили о ее местонахождении.

— Ты сообщил ей про отель. Сказал, что мы не трахались.

— Ни о каком отеле не было ни слова. Не понимаю, о чем вы говорите.

— Лжешь. Ты сказал ей, что мы не трахались. А я ведь предупреждала. Предупреждала тебя в письме.

Прямо на уровне глаз Шведа стоял макет дома, и он теперь видел то, что не удавалось понять из рассказов Доун. Ясно было, как вытянутая, козырьком нависающая крыша с помощью ряда высоко расположенных окон, идущих вдоль всего фасада, впускает свет в главный холл. Видно, как будут преломляться с южной стороны солнечные лучи и как белые стены окажутся омываемы светом. Понятно было и то, как ей нравилось повторять «омываемы» и потом сразу «светом».

Картонная крыша оказалась съемной, и, подняв ее, он увидел внутреннее устройство. В игрушечном доме были все внутренние перегородки, двери, кладовки; в кухне висели стенные шкафчики, стоял холодильник, посудомоечная машина, газовая плита. Оркатт продумал все до мелочей, и гостиная была обставлена аккуратно вырезанной из картона мебелью. У застекленной западной стены стоял письменный стол, рядом диван, в углах два столика; оттоманка, мягкие кресла и кофейный столик располагались перед приподнятым над полом камином, занимавшим всю середину комнаты.