|
– Самоотречение, которое могло вдохновить его на такой подвиг, хотя бы оно было безумием и не могло убедить мир своим примером, все-таки сделало бы этого избранника великим. Да, только великая душа могла бы поступить таким образом в наш холодный эгоистический век. На один момент… Постой, дай мне закончить. Мне надо предложить тебе еще вопрос. Как зовут твоего отца? Граф?..
– Росмор, а я – виконт Берклей.
Эти слова только подлили масла в огонь; девушка почувствовала себя страшно оскорбленной.
– Как вы смеете утверждать такую несообразность? Вы отлично знаете, что Берклей сгорел, и что мне это известно. Украсть имя и почетное звание живого человека ради своекорыстных целей и временной выгоды уже достаточно гнусно, но ограбить таким образом мертвого, – нет, это хуже, чем преступление!
– Выслушай же меня, дай мне сказать одно слово, не отворачивайся с презрением! Не уходи, не покидай меня таким образом, постой одну минутку. Клянусь моей честью…
– Твоей честью!
– Клянусь честью, что я не лгу, и докажу это, и ты должна будешь поверить. Я принесу тебе письмо… или лучше телеграмму…
– Когда?
– Завтра или послезавтра…
– Подписанную именем Росмора?
– Да, с подписью моего отца – «Росмор».
– Ну, и что же это докажет?
– Как что? Что же иное это может доказать, кроме истины моих слов?
– Если ты принуждаешь меня говорить откровенно, то знай, что это докажет только существование у тебя сообщника, скрывающегося где-нибудь.
Слова Салли были тяжелым ударом и сразили Трэси.
– Да, ты права, – вымолвил он унылым тоном. – Я не подумал о том. О, Боже мой, как мне поступить? У меня все выходит глупо. Как, ты уходишь? Не сказав мне даже «до свидания» или «прощайте»? Мы никогда еще не расставались так холодно до сих пор.
– О, мне хотелось бы убежать, а между тем… Нет, уходите, пожалуйста!
Наступила пауза, потом она прибавила:
– Вы можете принести письмо или телеграмму, когда они придут.
– Ты позволяешь? О, благодарю тебя!
Он удалился, хотя не очень поспешно. Губы Салли уже начали дрожать, а после ухода Трэси она бросилась на стул и разразилась рыданиями.
– Вот он и ушел, я потеряла его, – говорила она, захлебываясь слезами, – мы никогда больше не увидимся. И он даже не поцеловал меня на прощание, не потребовал от меня поцелуя, хотя знал, что мы расстаемся навеки. Никогда я не думала, что он будет холоден ко мне после всего, что было между нами. О, что мне делать? Он милый, несчастный, добродушный обманщик, он лжец, но что же делать, если я его люблю! – И немного спустя она заговорила опять: – А какой он славный, как мне будет скучно без него, я просто умру с тоски; пускай бы уж он сочинил какое-нибудь письмо или телеграмму и принес их сюда! О, нет, он не сделает этого, ему никогда не придет в голову какая-нибудь ловкая штука; он такой простой и честный, и как ему, бедняге, могло прийти в голову, что он сумеет провести меня? Да, он вовсе не способен ни на какое притворство и выдает себя с первого шага. О, Господи, лучше пойти спать и махнуть рукой на все. Зачем я не велела ему прийти ко мне и в том случае, если он не получит никакой телеграммы? Теперь я никогда не увижу его, и это по своей собственной вине. |
