"Но когда ты доходишь до того, чтобы абсолютно, полностью принять окружающий мир, когда ты как‑то настраиваешься  на это безумие, и все обретает смысл, а потом вдруг – раз , и мы получаем какую‑нибудь мудацкую сумасшедшую негритянку‑бомжиху, которой на самом деле нравится  – послушай меня, Бэйтмен, – ей нравится жить на улице, на этих  вот улицах, посмотри, вот на этих , – он показывает в окно, – а наш мэр не желает считаться с ее желанием, не дает этой суке  сделать по‑своему… господи боже… не дает  этой ебаной суке замерзнуть  насмерть, помогает ей выбраться из самой ею же созданной нищеты, и, видишь – ты опять там же, откуда начал, растерянный, охуевший… Двадцать четыре, нет, двадцать пять… А кто будет у Эвелин? Подожди, дай угадаю." Он поднимает руку с безукоризненным маникюром, – "Эшли, Кортни, Малдвин, Марина, Чарльз… я пока прав? Может быть, кто‑то из «богемных» друзей Эвелин, из этих художников из Ист‑Виллидж. Ну, ты понимаешь, о ком я… Они спрашивают у Эвелин, нет ли у нее хорошего белого  шардоне…"

Он хлопает себя рукой по лбу, закрывает глаза и бормочет сквозь зубы:

– Все – ухожу. Бросаю Мередит. Она просто заставляет  меня любить ее. Меня достало. Почему я только сейчас понял, что она – типичная ведущая телешоу?… Двадцать шесть, двадцать семь… Я говорю ей, что я – человек чувствительный. Я ей говорил, что очень расстроился, когда разбился «Челленджер» … чего ей еще надо?! Я человек нравственный и терпимый, я доволен жизнью, я смотрю в будущее с оптимизмом – ты ведь тоже?

– Разумеется, но…

– А от нее я получаю одно дерьмо … Двадцать восемь, двадцать девять, ебаный в рот, да тут у них просто гнездо . Говорю тебе…

Он вдруг замолкает, словно задохнувшись, – наверное, вспомнил о чем‑то важном, – и, отвернувшись от очередной рекламы «Отверженных» , спрашивает:

– Ты читал о ведущем того телешоу? Который убил двух подростков? Пидор и извращенец. Смех да и только.

Прайс ждет реакции. Ее нет. И вдруг уже Вест Сайд.

Он просит таксиста остановиться на углу 81‑ой и Риверсайд, поскольку по улице нет проезда.

– Чтобы не объезжать… – начинает Прайс.

– Может, я по‑другому объеду, – говорит шофер.

– Не надо.

И чуть потише, но все же достаточно громко, стиснув зубы и без улыбки:

– Мудила ебаный.

Таксист останавливает машину. Два такси сзади сигналят и проезжают мимо.

– Может, купим цветов?

– Что? Черт, это же ты  ее пялишь, Бэйтмен. А цветы покупаем мы ? Надеюсь, найдется сдача с полтинника, – предупреждает он водителя, косясь на красные цифры на счетчике.

– Черт. Это все стероиды. Поэтому я такой нервный. Извини.

– Я думал, ты их больше не принимаешь.

– У меня на руках и ногах появились прыщи , ультра‑фиолетовыеультрафиолетовые облучения не помогали, вместо этого я начал ходить в обычный солярий, и все прошло. Господи, Бэйтмен, ты бы видел, какой рельефный  у меня живот. Идеальный живот. Крепкий, подтянутый… – произносит он странным, рассеянным тоном в ожидании, когда таксист отдаст сдачу, – в общем, рельефный.

Он не дает таксисту чаевых, но тот все равно искренне доволен. «Ну, пока, Шломо», – подмигивает ему Прайс.