22 июля. Алжир

Ив де Керамбель рассказывал вчера Антуану о занятных фокусниках, к которым водил его Гассан. Антуан сегодня вечером после обеда пригласил их на яхту. Высадившись с лодки, они столпились на палубе. Их было пять человек, разного возраста, и, по рассказам, они принадлежат к религиозной секте, которая, помимо специальных своих способностей, занимается почтенными ремеслами. Хотя они и состоят членами благочестивой организации, тем не менее не брезгуют извлекать прибыль из своих церемоний. Они принесли с собою необходимые принадлежности и сели на корточки вокруг жаровни, в которую один из них бросил зерна ладана, меж тем как другой ударял по какому-то барабану. Затем они начали произносить странные заклинания, выкликая их нараспев хриплыми гнусавыми голосами. Это воскурение и акафисты продолжались довольно долго. Потом пришедшие открыли картонную коробочку, в которой находились скорпионы, и один из молодцов подставил свою нижнюю губу жалам этих ядовитых насекомых. По-видимому, он не испытывал ни малейшей боли, равно как и его товарищ, усадивший себе руку длинными иголками к большой радости экипажа, собравшегося в кружок на палубе, чтобы полюбоваться на интересное зрелище.

Между тем богомольцы наши приготовлялись к опытам более серьезным. Подвергнуться ему должен был большой верзила, смуглый и бородатый. Он снял свою феску, обнажив гладко выбритый череп, и в этот череп один из его товарищей стал молотком вбивать длинный и толстый гвоздь. На этот раз игра не только была отвратительна, она была ужасна. Человек стучал молотком очень крепко. Струйки крови начали стекать по лицу и бороде жертвы, которая казалась бесчувственной. Вокруг его товарищи извивались под ускоренные удары барабана. Когда гвоздь был накрепко заколочен, позвали одного из матросов, чтобы вытащить его обратно, что ему удалось не без труда. Человек, из которого был вытащен гвоздь, весь в крови, сел на корточки, меж тем как матросы, смеясь, передавали из рук в руки гвоздь…

Представление кончилось. Тогда самоистязатели забрали своих скорпионов, жаровню, барабан, и лодка, что привезла их на яхту, отвезла обратно по черной и молчаливой воде к Алжиру, освещенному в глубине рейда, от которого через теплый воздух доносился к нам разнеженный запах жасмина.

23 июля. Алжир. Полночь

Ночь была темной, несмотря на далекие огни набережной и звезды удивительного неба… Мы были одни на палубе: я и Лаура. Она лежала на шезлонге, я сидел около. Я держал руку Лауры в своей. Она не брала ее обратно. Тогда еще раз я заговорил с ней о своей любви. Я сказал ей:

— Лаура, я люблю вас. Дни проходят; время бежит. Я люблю вас. Что значат для меня часы и дни? Я чувствую, что живу в чем-то великом и непоколебимом. Я вижу вас; вы — здесь. Каждый взгляд мой открывает в вас все больше совершенства, все больше красоты. Каждый из моих взглядов прибавляет еще образ к тем, что в моей памяти о вас сохранились. Любовь моя усиливается от ваших жестов, поз, слов, даже от вашего молчания. А между тем в молчанье этом не таится ли серьезная угроза моим надеждам на счастье? Я жду от вас слова, еще не произнесенного вами и которого, быть может, вы никогда не произнесете. Но имею ли я право жаловаться, имея еще право надеяться? Разве уже не удивительное благодеяние одно то, что вы соглашаетесь жить для моих глаз? Лаура, я люблю вас в вашем совершенстве и в вашей красоте.

Не знаю, тронули ли ее мои слова, но мне показалось, что ее рука пожала мою. Она ответила мне слегка дрожащим голосом:

— Вы ошибаетесь, Жюльен. Я не совершенна. Остерегайтесь, друг мой, ставить меня мысленно на слишком большую высоту. Я просто женщина, такая же, как столько других, как другие, как все другие. У меня есть своя мелочность, фривольность, капризы. Как все, я слаба, жестока и необъяснима. Ну да, ну да… Женщина, как все, уверяю вас. Только ваше воображение украсило меня достоинствами, которых у меня нет.