— Юстиниан, что это было?! — так беззвучно произнесла удивленная Августа, что Юстиниан не услышал ее.

На небо взирали дети, взирали взрослые, где-то в Беспредельности они искали путь, по которому летел прекрасный шар — огонь сердца Амон-Pa, или его живая и вечная душа. Но на небе не было и следа.

— Царство Небесное… Царство Небесное… — шептал Филипп.

Иаков опустился на колени и протянул обе руки к небу.

Опустились на колени все и тоже протянули руки к небу.

И каждый послал душе Амон-Pa свой огонь любви, свое восхищение, ибо душа маленького пастуха оказалась отнюдь не маленькой.

Только Иорам видел воочию, как искорки мыслей и чувств людей выстроились в единый огненный поток и помчались вдогонку огненному шару. Иорам не удивился своему видению, и к огненному потоку щедро присовокупил свое благоговение перед Учителем: "Выше, выше, выше, Амон-Ра… "

Заметила этот поток синего, голубого огня и Августа и удивилась его красоте. Она не могла предположить, что никто другой не видит этого непрерывного света. Поэтому шептала с восторгом, с восхищением:

— Что за чудо… Какая огненная тропинка… Юстиниан, как это прекрасно…

Но Юстиниан не понял, о какой тропинке говорила Августа.

Лежавшая на спине Анна тоже была устремлена к небу. Из ее глаз лились слезы. Сколько камней попало в нее, но ни один не повредил ей. На своей спине держала она гору камней, но не чувствовала тяжести. То, что она осталась живой и невредимой, это не являлось для нее чудом. Чудо для нее началось тогда, когда, находясь под грудой камней, во тьме, она нашептывала: "Лишь бы ты, сынок, остался жив… лишь бы ты остался невредим… " И в это время услышала она, как произнес Амон-Ра — тихо, спокойно, ласково, с любовью, с верой, с всепрощением — "Птенчик будет жить".

Потом во тьме под камнями, под собой, Анна увидела, как все тело Амон-Pa начало светиться голубым, фиолетовым, цвета утреннего неба огнем. Снаружи камни с грохотом разбивались о камни, там кипели злоба, зависть и ненависть. А под стоявшей на четвереньках Анной лежал Амон-Pa так же, как лежит ребенок в утробе матери перед рождением, и лучился голубым огнем, горел в нем, становился пеплом, но лицо его выражало высшее блаженство. "Амон-Pa, сынок, Амон-Ра", — шептала Анна с благоговением. Но Амон-Pa не говорил больше ничего, излучал огонь и горел в нем. Только закрытые как ракушки кисти рук оставались нетронутыми огнем. Внутри сидел птенчик и время от времени пищал…

Катились слезы по щекам Анны, но слезы эти не были слезами сожаления, горя, отчаяния. Слезы ее благословляли чудо-мальчика, его небесный путь; слезы эти, как кристалл чистых чувств несказуемой любви, тоже вливались в единый поток видимого только двоим огненного пути от Земли в Бесконечность.

Анна приподнялась, хотела встать на колени. Вдруг она заметила медальон восходящего Солнца на своей шее. "Он меня спас, он спас мою семью", — подумала она, поднесла его к губам и поцеловала. И только теперь увидела она на медальоне образ прекрасной женщины. Это Мара, которая родила мальчика для земной жизни. А Анна? Может быть, Анна стала последней опорой для жизни вечной?

Люди привстали с колен.

Но не спешил привстать Юстиниан.

Он притронулся к плечу Иакова, который тоже не спешил встать.

Иаков обернулся.

— Иаков, прошу тебя, скажи мне, кто этот неизвестный архитектор, чтобы заказать ему проект величественного храма. Мы его построим на этом месте в знак утверждения Новой Религии! Иаков ответил спокойно:

— Господин, неизвестный архитектор стоит недалеко от вас, и проект Храма тоже готов! — и он указал на тринадцатилетнего мальчика, своего "слугу".