Во время торжественной раздачи знаков отличия на Марсовом поле школа получает из рук императора знамя с девизом «За отечество, науки и искусства». Однако республиканские традиции еще сильны среди учащихся, и многие уклоняются от принесения присяги Наполеону. В своих «Воспоминаниях» Араго красочно описывает сцену, происшедшую с сыном известного деятеля Конвента — Бриссо:

«Генерал Лакюе явился, чтобы приводить учеников к присяге императору. В обширном амфитеатре, где они были собраны, не замечалось и следа той торжественности, которую должна была бы внушать эта церемония. Вместо того, чтобы отвечать по вызову: «клянусь!», большая часть учеников кричала: «здесь!».

Неожиданно однообразие этой сцены было-прервано одним учеником, сыном члена Конвента — Бриссо: «Нет! Я не приношу присяги на верность императору». Бледный и потерявший самообладание Лакюе приказал вооруженному караулу из учеников арестовать упорствующего. Но караул, во главе которого находился я, отказался повиноваться. Тогда Бриссо, обращаясь к генералу, совершенно спокойно сказал: «Укажите мне место, куда вам угодно меня направить, но не подвергайте унижению учеников, заставляя их налагать руку на своего товарища, который вовсе не желает сопротивляться».

На следующий день Бриссо был исключен».

Хотя Ампер относился скептически к политике Наполеона, но не принимал участия ни в одной из антибонапартистских демонстраций. В этот период он был целиком погружен в свои внутренние переживания.

Его настроение лучше всего выразилось в письме к Элизе.

«Время, когда я не работаю, заполнено лишь мрачными мыслями. Разве могла бы ты впасть, подобно мне, в такую апатию, когда душа уже почти не ощущает, что она страдает, ибо она уже больше не чувствует себя самое. Тоска за работой, тоска в краткие минуты отдыха — вот почти и все мое существование».

В ближайшие три года происходят два важных события в жизни Ампера: он вступает во второй брак (1806) и назначается профессором школы (1807).

Профессор он был своеобразный: чрезмерная рассеянность и подвластность настроениям мешали ему хорошо излагать материал, которым он в действительности прекрасно владел.

Уже в самом начале преподавательской деятельности в Париже Андре Мари явился на занятие во фраке и притом весьма старомодном, совершенно забывая, что он имеет дело с почти военным училищем. На этом же занятии разыгралась такая сцена. Желая быть любезным по отношению к слушателям, размещенным в довольно большой аудитории-амфитеатре, Ампер, написав на доске начало какой-то алгебраической формулы, обратился с вопросом:

— Хорошо ли видно задним рядам написанное на доске?

— Нет, сударь, — хором отозвались шаловливо настроенные ученики.

— Ну, а теперь?

— Немного лучше! — отвечали ему.

Тогда Ампер пишет буквы размером чуть ли не в полметра, так что на доске не умещается даже небольшая формула. Он вынужден беспрерывно стирать написанное и снова выводить гигантские буквы.

Радость учеников неописуема. Но они приходят в еще больший восторг, когда на одной из следующих лекций Ампер по рассеянности вытер лицо меловой тряпкой, которой стирают с доски. На другой день не только вся школа, но и весь ученый Париж рассказывает об этой очередной выходке лионского чудака.

Несмотря на эти досадные мелочи, авторитет Ампера среди учащихся и коллег-преподавателей не только не уменьшается, но с течением времени возрастает.

Уверенно выходит Ампер на широкую научную дорогу. С надеждой взирают на него крупнейшие ученые-современники. Но в личной жизни на Андре Мари падают новые тяжкие удары.