— Ты думаешь, у Двоюродных такие же глаза? — спросил Беллер.

Арсибальт попробовал новый заход.

— А может, они больше похожи на летучих мышей. Летучая мышь определила бы положение моей руки, слушая эхо.

Беллер пожал плечами.

— Ладно. Может, Двоюродные пищат на ультразвуке, как летучие мыши.

— С другой стороны, когда я прихлопываю муху, стол дрожит. Даже слепое и глухое существо — например, червяк — способно ощутить эти вибрации.

— К чему ты клонишь? — спросил Беллер.

— Давай поставим мысленный эксперимент, — сказал Арсибальт. — Представь себе Протесову муху. Я имею в виду чистую, идеальную муху.

— Это как?

— Одни глаза. Никаких других органов чувств.

— Ладно. Представил, — улыбнулся Беллер.

— Теперь Протесову летучую мышь.

— Одни уши?

— Да. Теперь Протесова червяка.

— Одно осязание?

— Да. Ни глаз, ни ушей, ни носа — только кожа.

— И так для каждого из пяти чувств?

— Это уже будет нудно, так что ограничимся тремя, — сказал Арсибальт. — Мы помещаем муху, летучую мышь и червя в комнату, где находится один предмет — например, свеча. Муха видит свет. Летучая мышь издаёт писк и слышит, как звук отражается от свечи. Червь чувствует тепло; он может подползти к свече и на ощупь определить её форму.

— Похоже на старую басню о шести слепцах и...

— Нет! — сказал Арсибальт. — Здесь смысл противоположный. Почти противоположный. У шести слепцов один и тот же сенсорный инструментарий...

Беллер понял свою ошибку и кивнул.

— Да, а у мухи, летучей мыши и червяка — разные.

— И шестеро слепцов расходятся касательно того, что они ощупывают...

— А муха, летучая мышь и червяк между собой согласны? — Беллер поднял бровь.

— Ты сомневаешься. И правильно. Но они ведь воспринимают один предмет?

— Конечно, — сказал Беллер. — Но я не понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что они между собой согласны.

— Вопрос чрезвычайно интересный, рассмотрим его подробнее. Давай немного изменим правила, — сказал Арсибальт, — чтобы ставки были выше и чтобы мухе, летучей мыши и червяку пришлось  согласиться. Теперь у нас посредине комнаты не свеча, а ловушка.

— Ловушка? — хмыкнул Беллер.

Арсибальт сделал важное лицо.

— И в чём смысл? — спросил Беллер.

— Появилась угроза. Они должны понять, что это ловушка, чтоб в неё не попасться.

— Почему не рука, которая собирается их прихлопнуть?

— Я об этом думал, — признал Арсибальт. — Но мы должны помнить о бедном червяке, который воспринимает всё куда медленнее, чем муха или летучая мышь.

— Хорошо, — сказал Беллер. — Думаю, они все рано или поздно попадутся в ловушку.

— Они очень умные, — вставил Арсибальт.

— И всё равно...

— Ладно. Пусть у нас есть целая пещера с миллионами мух, летучих мышей и червяков. В пещере тысячи ловушек. Когда кто-нибудь в них попадается, остальные делают из трагедии выводы.

Беллер, раздумывая над ответом, потянулся за добавкой овощей. Наконец он сказал:

— Наверное, ты клонишь к тому, что со временем, после большого числа жертв, мухи узнают, как ловушка выглядит, летучие мыши научатся отличать её эхо, а червяки запомнят, какая она на ощупь.