Если смотреть только на то, что близко, возникало впечатление, будто находишься в арбском саду, но оно пропадало, стоило взглянуть вдаль. Больница состояла из полудюжины связанных плавучих домов. У каждого было три этажа под ватерлинией и три этажа над. Гибкие сходни соединяли их между собой и с другими плавучими домами, образующими на поверхности воды почти сплошной круглый ковёр. Но поскольку тяжесть здесь была искусственная, созданная вращением, «поверхность» — то, что наше внутреннее ухо или плотницкий уровень сочли бы «ровным», — изгибалась. Внутреннее ухо говорило нам, что мы находимся в нижней части жёлоба. Глядя на противоположную сторону, меньше чем за милю, наши глаза сообщали пугающую весть, что вода — выше нас. Однако если бы мы шли туда с завязанными глазами, мы бы чувствовали, что идём по ровному, — у ног не возникло бы ощущения подъёма.
Примерно половину внутренней поверхности орба покрывала вода, остальное составляло «небо» — синее небо, по которому двигалось солнце. Что синева нарисованная, легко было забыть, если не смотреть на порталы Девятого и Одиннадцатого орбов, — они висели в небе, как очень странные астрономические тела, и соединялись канатными дорогами с плавучими зданиями внизу. Солнце представляло собой пучок оптоволокна, передающего отфильтрованный свет от параболических рогов на внешней поверхности икосаэдра. Волокно было закреплено на поверхности орба, но на разные его участки свет подавался в разное время, что порождаю иллюзию суточного хода солнца. Ночью наступала темнота, хотя, как объяснил Жюль, в подводные огороды многих плавучих зданий были выведены световоды, так что овощи росли круглые сутки. Система была настолько эффективна, что Геометры могли поддерживать плотность населения, как в средней скученности городе, только за счёт того, что в самом этом городе и выращивалось.
Нам повезло, что вид с больничной террасы давал столько пищи для глаз и тем для разговора, потому что иначе мы бы не знали, как и о чём говорить. Лица у Джезри и Лио были напряжены. Да, при виде меня они расплылись в улыбках, и я тоже страшно им обрадовался. Мы обменялись этими чувствами мгновенно и без слов, после чего оба как будто окаменели. Это значило: «Держи рот на замке».
Впрочем, мы так налегали на еду, что говорить было особенно некогда. Фраа Сильданик и другие арбцы приходили и уходили. К тому же, хоть мне и не хотелось дурно думать о наших хозяевах-латерранцах, я не поручился бы, что на террасе не установлены подслушивающие устройства. Некоторые латерранцы поддерживали Основание, и даже сторонники Опоры могли не одобрять нашу роль в захвате «Дабан Урнуда». У кого-то из них долисты убили друзей или родственников. Решительно не стоило говорить о том, что тысячелетник взорвал их корабль, а потом исчез. Как только я немного заглушил голод, мне стало по-настоящему не по себе.
Когда появился Арсибальт и как землеройный снаряд двинулся к корзине, я выждал, чтобы он набил рот едой, поднял бокал и сказал:
— За фраа Джада. Вспоминая четырёх погибших долистов, не забудем и того, кто отдал жизнь в первые десять минут нашей миссии, даже не выйдя из атмосферы Арба.
— За покойного фраа Джада, — подхватил Джезри, так быстро и принуждённо, что я понял: он всё это время думал о том же самом.
— Я никогда не забуду, как он сгорел в атмосфере, — добавил Лио с такой стопроцентно фальшивой искренностью, что у меня чуть вино не брызнуло из ноздрей. Я пристально наблюдал за Арсибальтом, который перестал есть и вытаращился на нас, пытаясь понять, не шутим ли мы так странно и неуместно. Я дождался, когда он посмотрит на меня, и скосил глаза наверх, как в Эдхаре, где взгляд на окна инспектората означал: «заткнись и подыгрывай». Арсибальт кивнул, но лицо у него по-прежнему было ошарашенное. Я пожал плечами, давая понять, что он тут такой не один.
Появился Самманн в традиционном облачении ита и, демонстрируя феноменальное самообладание, обошёл всех, пожимая каждому руку и хлопая каждого по плечу. |