– Все, что я сейчас рассказываю, – пояснил Винсент, – просто идиллия по сравнению с тем, что будет дальше.

Четырем старикам явно доставляло удовольствие повторение этих развратных сцен. Однако каждый раз они требовали заходить дальше, придумывать новую фигуру, жест, позу, непристойность которой превзошла бы все виденное раньше. Но гармония, рождавшаяся из совокупления двух молодых людей, словно набрасывала покров на неприличие их действий. «Они слишком красивы», – восторгался Чалоян. Мсье Шарль с ним соглашался, но это его уже не удовлетворяло: отныне ему требовалось уродство. И потом его дорогой «путан» с чересчур явным удовольствием исполнял свой номер. Надо поставить его на место. И маленькую соблазнительницу следует наказать.

Бородач поделился с Чалояном своей досадой: законный господин Анаис должен был полностью согласиться с законным владельцем Пабло, иначе оба подростка начнут вести себя по своему усмотрению. Владелец юного самца добился того, чтобы ему время от времени доверяли маленькую самку: он сам займется усовершенствованием ее дрессуры.

Прошло несколько месяцев. Наступило лето, и Анаис поехала к родителям на каникулы.

По их совету она отправила мсье Чалояну две открытки. На одной были изображены два индейца с высокогорий в причудливых костюмах, на другой – рыбаки с пироги закидывали в реку невод.

Анаис посетила несколько стран, перелетела через мыс Горн на маленьком самолете, продавала лотерейные билеты на благотворительной ярмарке, обучилась основам танго с сыном посла Аргентины в Боготе. Ей позволили пить шампанское. Она выкурила первую сигарету. И сохранила свой секрет.

Никто не мог даже заподозрить, что дочь консула Франции, эта девочка, вся сотканная из детского простодушия, несколько месяцев удовлетворяла четырех извращенцев. Она сама как будто забыла про те ночи, когда выставляла себя напоказ на обеденном столе мсье Чалояна. Это было так далеко! В прямом смысле слова на другом краю света! Она играла роль послушной девочки так же естественно, как прежде подчинялась гнусным желаниям мужчин, которые для нее были почти стариками и чье одно лишь прикосновение должно было вызвать в ней отвращение.

Но отвращения в ней ничто не вызывало. Анаис могла соглашаться на все подряд. Ее тело было глиной, которую каждый мог свободно мять и лепить из нее все, что угодно.

Вероятно, все решилось в первый же вечер, когда мсье Чалоян, властно втолкнув ее в ванну, дал ей почувствовать, что она полностью ему принадлежит. Та грязь, которую он якобы с нее смыл, тот запах, который он намеревался уничтожить, составляли в сознании девочки глубинную и основную связь с ее собственной плотью. Этот мужчина завладел ими одним махом, не оставив ей ничего, даже самого потаенного, затененного уголка. Он в самом деле стал ее господином.

Южная Америка, балы в посольстве, благотворительные ярмарки, а с другого края, без всякой неловкости или противоречия – оргии у мсье Чалояна!

Тут мне приходит в голову вопрос: разве можно выявить хоть какую-нибудь истину в такой безнадежной путанице, в этом порочном раздвоении? Что мы знали об Анаис? А она, навеки замкнутая в нерасторжимый круг бесстыдного удовольствия и бесконечной лжи, что могла она знать о себе самой?

– Когда вы с Жеромом высадили ее в аэропорту Барселоны, откуда она должна была лететь в Майами, – сказал Винсент, – она всего-навсего ехала к родителям. Возвращалась к ним, чтобы провести несколько невинных недель. Устраивала каникулы своей совести и своему телу. Это со своим отцом она говорила за несколько дней до отъезда, но не захотела вам об этом сказать, уже не могла в этом признаться, потому что, рассказав о своей жизни, убила бы родителей.