— Ну?

— Он в Амстердаме.

— И что?

— Убирать?

— Разумеется!

Захлопнув крышку сотового телефона, сунула его небрежно в сумочку и стала продолжать делать вид, что слушает музыку.

Тем временем в тысяче километров от «Дома Васильчиковых», в центре шумной Гааги, в старинном замке графов голландских Бинненхофе несостоявшийся российский предприниматель, долларовый миллионер Олегов делал вид, что наслаждается живописью.

Ему особенно не было нужды кого-то вводить в заблуждение относительно своих художественных пристрастий. Просто человек, слишком уж равнодушный к окружающим его красотам, мог вызвать подозрение.

А Олегов был в том состоянии, когда ему не хотелось, чтобы даже малейшее подозрение пало на его рано начавшую лысеть молодую гениальную, как он считал, голову. Ему ужасно хотелось быть как все.

А все, естественно, с восхищением рассматривали прелестные интерьеры простого и величественного дворца Маурицхёйс, выстроенного в 1633 — 1644 годах для принца Иоганна-Морица Нассау-Зигенского, одного из родственников Штатгальтера. Имя архитектора Питера Поста, как и имя планировщика дворца Якоба ван Кампена, ничего не говорило Олегову, и он пропустил имена мимо ушей. Глаз же его невольно задержался на изысканном интерьере Рыцарского зала. Услышав за спиной шорох, настороженно обернулся. Но нет, это был какой-то толстый старик швед с такой же монументальной женой, прошаркавший мимо него в музейных шлепанцах и что- то по дороге выговаривавший супруге на своем гортанно-тягучем языке. Наверное, ругал за то, что притащила его в этот замок вместо того, чтобы сидеть на Ратушной площади и пить пиво.

Олегову от этой мысли жутко захотелось подержать в руке холодный бокал темного пива, но он понимал, что это удовольствие его еще ждет...

Удовольствие же заполучить наконец ключ от сейфа, в котором лежат переведенные в драгоценности деньги, с таким трудом переброшенные им из России после сворачивания его «бизнеса», — это удовольствие было покруче радости от глотка холодного пива в солнечный мартовский день.

Ожидал своего посланца, который должен был положить на его новое, по голландскому паспорту, имя всю сумму в валюте, что оставалась от покупки драгоценностей, затем абонировать на то же имя сейф для Олегова и положить туда драгоценностей на полтора миллиона долларов. И ключи привезти сюда, в Маурицхёйс.

Почему Олегов был так уверен, что этот господин, голландец Питер ван Ридель, выполнявший и ранее его финансовые поручения, не положит и деньги, и драгоценности на свое имя?

Да очень просто. Гениальный сын гениального отца, в отличие от папеньки, радевшего за отечественную науку, Олегов всю свою изобретательность давно поставил на криминальную основу. Потому и мышление у него давно уже было криминальным, бандитским. Ему и в голову не пришло усомниться в старом голландце: когда на берегу пруда, некогда служившего крепостным рвом и окружающего замок Бинненхоф, сидит на скамеечке хорошенькая белоголовая пятнадцатилетняя девушка, дочь Питера, а у нее лейкопластырем к спине прикреплена пластиковая мина, а пульт с дистанционным управлением находится во внутреннем кармане серого твидового пиджака Олегова, а на берегу пруда за девушкой еще и присматривает бывший гаагский полицейский Йоганн Йордан, нанятый Олеговым в секьюрити, можно быть спокойным.

Ожидая появления в Рыцарском зале Питера, Олегов остановился перед причудливыми, выполненными в примитивистской манере южноамериканскими пейзажами.

Не будучи не только знатоком, но даже любителем живописи, Олегов словно завороженный застыл перед картиной Франса Поста, как можно было судить из пояснительной надписи на раме, брата архитектора замка, побывавшего вместе с хозяином Бинненхофа, принцем Морицем, в далекой Бразилии и именно там написавшего ряд экспонируемых теперь в замке пейзажей.