Он не знал того чувства перемены, которое она испытывала после того, как ей дома иногда хотелось какого-нибудь любимого блюда или конфет, и ни того, ни другого нельзя было иметь, а теперь она могла заказать, что хотела, прокатившись на тандемном велосипеде вместе с Татьяной до магазина, купить там груды конфет, издержать сколько хотела денег и заказать какое хотела пирожное.

Эта мелочная озабоченность Кити, столь противоположная идеалу Левина возвышенного счастья первого времени, было одно из разочарований; и эта милая озабоченность, которой смысла он не понимал, но не мог не любить, было одно из новых очарований.

Другое разочарование и очарование были ссоры. Левин никогда не мог себе представить, чтобы между им и женою могли быть другие отношения, кроме нежных, уважительных, любовных, и вдруг с первых же дней они поссорились, так что она сказала ему, что он не любит ее, любит себя одного, заплакала и замахала руками.

Первая ссора произошла, когда Левин вместе с Сократом поехал к новому дому в деревне, услыхав от соседа-помещика, что на границе его владений был замечен еще один гигантский загадочный кощей-червяк. Приехав разузнать, в чем дело, Левин не нашел самого червяка, но зато остановился поразмыслить над тем, что чудовище оставило после себя: это была огромная лужа охристо-желтой слизи и рядом с ней скелет человека, аккуратно избавленный от плоти. Вместе с Сократом они целый час увлеченно восстанавливали картину произошедшего, с особой тщательностью измеряли длину оставшихся следов при помощи триангулятора Сократа, который он традиционно извлек из своей бороды. Наконец они пришли к выводу, что этот механический монстр был на треть больше особи, от которой им пришлось отстреливаться I/Световой Пушкой/4 Гриши. Сократ провел собственный анализ данных, единственным выводом Левина было то, что этот кощей СНУ (на самом ли деле СНУ?) продолжал расти — но почему и как?!

Раскрасневшись от удовольствия, которое ему обычно доставляло любого рода расследование и открытие, Левин отправился домой. В пути одна радость сменилась другой, и вскоре мысли его полностью были посвящены Кити, ее любви, их общему счастью. Он ехал домой, только думая о ней, о ее любви, о своем счастье, и чем ближе подъезжал, тем больше разгоралась в нем нежность к ней. Он вбежал в комнату с тем же чувством и еще сильнейшим, чем то, с каким он приехал к Щербацким делать предложение. И вдруг его встретило мрачное, никогда не виданное им в ней выражение. Он хотел поцеловать ее, она оттолкнула его.

— Что ты?

— Тебе весело… — начала она, желая быть спокойно-ядовитою.

Но только что она открыла рот, как слова упреков бессмысленной ревности, всего, что мучило ее в эти полчаса, которые она неподвижно провела, сидя на окне, вырвались у ней. Тут только в первый раз он ясно понял то, чего он не понимал, когда после венца повел ее из церкви. Он понял, что она не только близка ему, но что он теперь не знает, где кончается она и начинается он. Он понял это по тому мучительному чувству раздвоения, которое он испытывал в эту минуту. Он оскорбился в первую минуту.

— Веселился! — воскликнул он. — Я в буквальном смысле слова вынужден был копаться в желтой слизи и рассматривать изуродованные человеческие останки!

— Это правда, госпожа, — поддержал Левина Сократ и в качестве доказательства протянул вперед полную руку слизи, которая тяжелыми каплями падала сквозь пальцы.