Я: Ну, что стряслось?

Дядя Рик: Что? Стряслось? Не глупи. Ха-ха. Как дела в школе?

Я: Нормально. Итак — что стряслось?

Дядя Рик: Ничего. Совсем ничего, лучше и быть не может. Ха-ха-ха. Как поживает твой песик?

Я: Нормально. Итааааак… что стряслось-то?

Дядя Рик: Да ничего не стряслось! И вообще, тебе-то какое дело? Ха.

Я: Дядя Рик, ЧТО У ТЕБЯ СТРЯСЛОСЬ?

Дядя Рик: Меня бросила моя девушка. Ох…

Спокойно, Электра, он не заплакал. Но, знаешь… Я видела, как ему больно. Дядя Рик был совсем как Руфус, когда я говорю, что тот плохо себя ведет. Но дядя Рик не вел себя плохо, в отличие от своей девушки. Я хочу сказать: неужели она не видела, какой он замечательный? Ни дать ни взять слабоумная. Так я ему и сказала. По-моему, не очень-то помогло.

Мне было ужасно жаль дядю Рика, правда. Но… я вроде как и обрадовалась в то же самое время. И от мысли, что ему плохо, а я радуюсь, я снова огорчилась, только совсем по-другому.

Хотелось бы мне утешить его. Жаль, что нам с дядей Риком не суждено быть вместе.

Этому никогда не бывать, Электра. Он так и останется просто дядей Риком, а все остальное ни за что не пройдет. Я еще не сошла с ума (даже если разговариваю с тобой, как с одушевленным существом); я знаю, что это было бы неправильно, дико и противозаконно. Я уверена, дядя Рик первым бы ужаснулся, если б узнал о моих чувствах… На его месте я ужаснулась бы сама. «В чем дело, племянничек Рик? Хочешь попрыгать на косточках тетушки Фионы? Чудесно. Мне как, сейчас вызвать полицию или потом?»

Точно. Прямо мрак.

Но я и правда люблю его. Безо всяких там гормонов. Хочу, чтобы он был счастлив.

Когда я ему в этом призналась (ну, про счастье), он только пожал плечами и говорит: «По крайней мере, страдания обогатят мое искусство». Какая странная мысль: обогатить искусство. Словно нужно претерпеть какие-то ужасные, болезненные переживания, чтобы потом статуя сошла с пьедестала и протянула тебе квитанцию об уплате.

ЗАЧЕМ ТЕБЕ СТАТУЯ, ФИОНА? ВЕДЬ У ТЕБЯ ЕСТЬ Я.

Это верно. Спасибо, Электра.

И спокойной тебе ночи.

ГЛАВА 12

Голос на другом конце телефонной линии казался смущенным, но искренним.

— Ума не приложу, о чем ты говоришь, Джек, — сказал Чарли. — Не посылал я тебе никаких коробок.

Одной рукой Джек прижимал к уху телефонную трубку, в другой держал рождественский подарок. Отложив коробку, он подобрал обертку пакета «Федерал экспресс» и изучил наклейку с адресом. Тот был выписан фломастером, заглавными буквами. Никакого сходства с почерком Чарли, да и с чьим бы то ни было почерком тоже.

— Извини, — проговорил Джек. Голова пульсировала от выпитого накануне вина. — Наверное, кто-то решил меня разыграть. Забудь о моем звонке.

— А… Что тебе прислали-то? Собачьи какашки? Порнуху для геев?

— Если я тебе скажу, — заметил Джек, — то розыгрыш удастся.

— Ну, тогда не говори, и мы посмеемся сами, да?

— Точно, — согласился Джек. — Потом поговорим.

И повесил трубку.

Он сидел, глядя на яркую обертку коробки. Та казалась нереальной, словно вывалилась вдруг из другого измерения. Она обладала какой-то мрачной гравитацией, притягивая взгляд Джека независимо от того, в каком углу комнаты он находился.