Она знала, что преувеличивает. Но в словах ее была доля истины. Она сама много раз видела, как перепившие мужчины умирали. Хотя конечно, это происходит и по тысяче других причин.

Она продолжала делать массаж, одновременно читая ему наставления:

— Вы ведь знаете, что такой болезнью, как у вас, болеют пьяницы, и прежде всего те, кто употребляет портвейн. Но у вас еще не все потеряно. Сделайте, по крайней мере, попытку… скажем, не пейте месяц. И если лечение не поможет, тогда… Он перебил ее:

— Да, да, я так и сделаю. Но мне что-то не совсем ясно, что именно мне нужно делать. Не мог бы ты придти сегодня вечером и еще раз пояснить мне все? Ты можешь переночевать здесь, а утром отправиться дальше.

— Благодарю вас. Я с радостью помогу вам вечером.

Его сияющие глаза следили за каждым ее движением. «Вряд ли он интересуется курсом лечения», — подумала Тула.

Ее пригласили на изысканный ужин, и Эфраим называл ее «мой маленький миньон». Тула не понимала, почему он так называет ее. Но он пребывал в великолепном настроении, потирал руки и покрывался потом от плохо скрываемого нетерпения. Большую часть дня он провел в конторе, и Тула бродила по его великолепному дому, замечая, что служанки бросают на нее косые взгляды.

Потом он вернулся домой, они поужинали, и он без конца брал ее за руку и прижимался щекой к ее щеке.

«Знает ли он, что я девушка?» — испуганно подумала она, но было ясно, что он так не думает. Он был изысканно вежлив, а слуг отпустил.

— Если ты подождешь, мой маленький миньон, я схожу переоденусь, — сказал он.

Тула кивнула и стала ждать.

Эфраим вернулся, одетый в длинную ночную рубашку, широкую, как шатер фокусника.

Он обнажил обе свои белые ноги и велел Туле массировать их.

Она подчинилась, хотя вовсе не была уверена в том, что именно такое лечение принесет ему пользу. Но если ему кажется, что это помогает, она сделает это, так велел ей Хейке. Удовольствие пациента — это уже наполовину выздоровление.

— Немного повыше, — попросил Эфраим. — И еще повыше! Сядь рядом со мной! Вот так. — Он похлопал Тулу по плечу. Погладил по руке и по спине. Дыхание его было тяжелым…

Под ночной рубашкой что-то явно приподнялось. Торчащее вверх острие. Вздохи его смешивались со стонами, выражающими удовольствие.

Нет, что же это в самом деле было? Ведь она же была для него мальчиком! Неужели он все-таки угадал, кто она?

— Мой маленький миньон… — прохрюкал он.

Миньон? Где она раньше слышала это слово? Читала? О нравах французского двора?

Теперь он попросил ее помассировать ему его жирные ляжки.

Тула, с ее обостренной чувствительностью, ощущала нагнетание атмосферы в комнате. Этот… Она чуть не прыснула от смеха, но сдержалась. Этот… бык! Запах течки!

Что за дурацкое выражение!

— Какие руки! Прекрасные, мягкие руки! — стонал он.

Хотел ли он, чтобы она подняла руки еще выше? Фактически, так оно и было. Судя по тому, как он ерзал и дергался на стуле, чтобы придвинуться к ней поближе.

Теперь на ночной рубашке у него было мокрое пятно, в том месте, где она оттопыривалась.

Глаза Тулы сверкнули. Это было дьявольски забавно! Какое увлекательное приключение!

Ну, что, попробовать?

— Не желает ли господин помассировать… немного повыше?

И тут же его рука схватила ее руку и направила в нужную сторону.

— Да! Да!

Вздохи его стали еще громче.

Боже милостивый! Тула едва сдерживалась от смеха, ей приходилось опускать голову, чтобы не расхохотаться. Теперь он помогал ей всем телом, тяжело дыша.