Но тут вмешался Шорох, у которого на последствия моего колдовства имелись свои планы. В представлении монстра, штука перед ним была чем-то вроде гигантского пряника, истекающего медом и маслом. Чудище повело. Уже не обращая на меня никакого внимания, нежить раздвинул хваталки голема пошире, открыл все каналы и вцепился мертвой хваткой в лакомый кусок. Я внимательно следил за целостностью накопителя, готовый в любой момент дать ему по мозгам и перехватить управление. Но Шорох был слишком умен, чтобы повредить упаковку бесплатного завтрака — он сосал оставленную Плешью Силу, чавкая и сопя, но тонкого плетения моего проклятья не касался. То есть, ненасытный монстр блестяще решал главную проблему — куда деть последствия смерти всех этих людей и животных.

Надо будет получить патент на проклятье, изгоняющее карантинные феномены, и обязательно призыв Шороха в него вплести — пускай питается, мне чужого не жалко. Как бы его назвать? "Слово Тангора"? Да этих Тангоров в Краухарде как собак не резанных! "Шутка Томаса"? — Не оригинально. Да, это будет посложнее, чем нежитя изгнать.

Обернулся и первым делом уткнулся взглядом в Ли Хана (совсем без башни человек!).

— Придумай быстро, как мне это назвать?

— Псих, — немедленно отозвался белый.

— Что же это за название такое?

— Это не название, это вы — псих.

Ясно: он мне — не помощник. На более безопасном расстоянии от места ворожбы устроилась банда армейских экспертов, медитирующая на горизонт. Подойти ближе решился только капитан (просто чтобы не ни в чем не уступить белому).

— Ридзер, я хочу увековечить свое имя. Как мне назвать эту дрянь?

— "Вилка Тома?" — капитан поднял с земли означенный инструмент.

— Гениально! Серебряная Вилка Тома!!!

Вилка, конечно, не серебряная, а мельхиоровая, но не суть.

Все, жизнь удалась — свое имя я обессмертил. Осталось брата воспитать…

Часть восьмая

Молниеносным бывает только поражение.

Глава 34

Призрачные огни отполыхали над горами и в Кунг-Харн вернулся покой. Ну, как покой — люди затаились. Те, кто еще недавно рассуждал о вреде условностей, красили веки сажей, доставали из сундуков халаты традиционных цветов и, с некоторым усилием, вспоминая количество положенных поклонов. Город заполонило серое и коричневое, цвета, унаследованные Кунг-Харном от каторжан. Пастыри и светлорожденные, печатные и свободные вцепились в предписанные Уложением ритуалы с таким рвением, будто карающие стояли у каждого из них за плечом, казалось, появись прямо сейчас в небе ледяной дракон — скажут "такова жизнь" и пожмут плечами. Но подняться до таких высот благочестия дано было не всем.

Крупнейшая к северу от Миронге община талле пребывала в состоянии непрекращающейся истерики — не укрощенный служением Храму дар практически лишил своих несчастных обладателей соображения. Тщетно Номори Каши пытался подать пример рассудительности — общинники не слышали никого, кроме себя. До обмороков и припадков пока не дошло, но сейчас хватило бы и меньшего — людям, заботам о благополучии которых старейшина посвятил пятнадцать лет жизни, предстояло стать первыми жертвами грядущей катастрофы.

И Номори сдался бы, удалился от дел, искать душевного спокойствия перед лицом уничтожения, если бы не дети — треть общины составляла молодежь до четырнадцати лет, будущее целого народа, надежда на возрождение. Чуть больше полусотни юных талле, выросших без оглядки на традиции, свободных от идеи служения и подспудного ожидания визита вербовщиков. Из-за них Номори не мог позволить себе остановиться.

После краткого момента колебаний, старейшина отправился за помощью к Тай’Келли.