Отсоединив от футляра, в котором он носил фотокамеру, ремень, Джейсон воспользовался им, чтобы привязать девочку за щиколотку к полке, чтобы та не покинула свое ложе.

Его поразило, насколько эта щиколотка оказалась шершавой, а подошва ноги твердой, как деревянная подметка.

Ребенок молча вытерпел все, не сопротивляясь.

После этого Джейсон направился в вагон-ресторан, намереваясь как следует набраться, чтобы, опустив голову на подушку, немедленно заснуть — это лучшее, что он мог сделать, дабы избавить себя от дурного запаха Эмили, который ночью мог только усилиться, если учесть, что в купе было очень тесно.

Стоило Джейсону закрыть за собой дверь, как девочка привстала и, ловко изогнувшись, отвязала ремень, которым была привязана к полке за левую ногу.

И вовсе не для того, чтобы сбежать, а чтобы пожевать смоченный слюной кусочек кожи, напомнивший Эмили запахи шкур, шерсти и перьев, такие же близкие и родные ей, как и всем обитателям Великих равнин, включая животных.

Когда Джейсон вернулся, она уже крепко спала, убаюканная стуком колес.

Фотограф слишком много выпил и не заметил, что девочка избавилась от ремня, которым была привязана за щиколотку.

Он рухнул на постель и сразу же провалился в сон.

Ночью Эмили скакала верхом по охотничьим угодьям лакота; ему же снился романтический ужин после посещения одного из лондонских театров Вест-Энда.

5

В Нью-Йорке, словно пурга неслась за ними вслед, фотографа и ребенка встретил тот же плотный липкий снег, увековечивший смертный миг индейцев сиу, павших возле ручья Вундед-Ни.

На Центральный вокзал их поезд прибыл с четырехчасовым опозданием. И это еще ничто по сравнению с другими составами, чьи локомотивы, не оборудованные отбойниками-путеочистителями, оказались бессильными перед снежными заносами.

Джейсон Фланнери и девочка покинули здание вокзала и пошли по Восточной 42-й улице. Небо над ними напоминало огромную клетку, состоявшую из переплетения тысяч телеграфных проводов. Несмотря на опасность, которую представляли собой движущиеся трамваи, обледенелые «рога» которых в любой момент могли упасть и задеть прохожих, Эмили шла прямо посреди улицы, казалось, безразличная ко всему. Девочка закатала повыше рукава своей «рубахи духов», чтобы лучше ощущать прикосновение падающих снежинок к голой коже, еще испещренной крохотными точечками-ожогами от паровозных искр.

Она беспрестанно перебегала от одной лужицы света к другой (как ни удивительно, уличное освещение еще продолжало работать), и Джейсону то и дело приходилось ее догонять, чтобы девочка не потерялась.

Хотя Нью-Йорк и считался одним из самых зловонных городов мира — недаром говорили, что моряк ощущает его душок еще в море, за три дня до прибытия в порт, Джейсон и подумать не мог о том, чтобы передать Эмили в приют, предварительно не вымыв с головы до пят.

Сначала он решил, что самое лучшее будет снять номер в гостинице с ванной комнатой. Мысль поскорее погрузить девочку в горячую ванну, а потом выкупаться самому, разумеется, предварительно сменив воду, была очень соблазнительной, однако Фланнери предположил, что ему придется заполнять регистрационный журнал, а он вряд ли вспомнил бы ее странную индейскую фамилию, состоявшую из непривычных — одновременно и мягких, и скрипучих — звуков, не говоря уже о том, что он не имел представления о дате и месте ее рождения; не знал Джейсон и того, как ему лучше представиться: дядей, опекуном или простым служащим, которому поручено передать ребенка в приют.