— Все напрасно, мисс Теодора, — обреченно произнес Джим, дождавшись, когда Теодора, нагнувшись в три погибели, подойдет к нему ближе, ведя тряпкой вдоль плинтуса. — Он не даст нам больше никакой еды. То есть пока мы ему не выплатим все, что должны…

Теодора выпрямилась, тяжко вздохнула, молча кивнула. Разумеется.

Этого она и ожидала.

Все последнее время хозяин единственной в их деревне лавки был до чрезвычайности — если не сказать попустительски — к ним снисходителен, отчего их долг разбухал как на дрожжах, покуда не достиг таких размеров, что Теодору стал душить жуткий стыд при одной только мысли попросить там кусок черствого хлеба, — и все же она послала на этот раз Джима попытать счастья. И вот он, вернувшись, стоит и смотрит на нее таким жалостливым взглядом, от которого девушке сделалось не по себе: и за то, что опять им нечего есть, и за то, что она подвергла его унижению в очередной раз просить еду в долг.

— Ммммм… Будет ли конец всему этому? Я больше так не могу… Я просто не выдержу… Неужели мы на самом краю — и придется что-то продать? — с тихим стоном вырвалось у нее. Она устало провела рукой по влажному от усердной уборки лбу.

— Я могу отвезти какую-то из картин для продажи в Лондон, мисс Теодора, и у нас будут деньги! Мы выручим за любую очень хорошие деньги! — живо, со спаниельей готовностью и, видимо, с тайным убеждением, что это давно пора сделать, отреагировал Джим, внутренним чутьем разобрав, что она там лепечет одними губами. Хотя догадаться было нетрудно.

Теодора в испуге замахала на него руками, даже не выпустив тряпки. В ее глазах застыл панический ужас.

— Ох… Да ты понимаешь, что говоришь, Джим? Одумайся! И ты, и я, мы оба отлично знаем, что у нас нет права продавать что-нибудь с этих стен! Мы не можем себе позволить начать разорять коллекцию, ведь стоит продать одну картину, и дальше мы не удержимся, это самообман, что ограничимся только одной! — в голос простонала Теодора. — И к тому же все это не наше. Наследник-то — мистер Филипп. Как ты думаешь, что он нам скажет, когда вернется, если увидит, что что-то исчезло?

— Боюсь — и смею выразить эту дерзкую мысль, — картины не покажутся ему такими уж баснословно ценными и такими уж безгранично важными по сравнению с тем, что вы и хозяин протянете ноги… — Джим переступил с ноги на ногу. Почесал переносицу. Испустил тяжкий вздох. — А? Мисс Теодора? Мне больно смотреть на хозяина. И на вас, уж простите меня, грешного…

Теодора снова вздохнула. Она понимала Джима, все его чувства. И что слабая девушка могла противопоставить тому, что говорит ей верный Джим? Да ничего! «Он прав, тысячу раз прав абсолютно во всем! — принимаю все от первого до последнего слова». Слуга пытается образумить «хозяйку», а она уперлась и ни в какую…

— Логика убийственная, и возразить нечего! — горько усмехнувшись, проговорила она. Старик в ответ слегка улыбнулся, подхватив иронию и игру слов на тему смерти.

Всеми силами она отчаянно сопротивлялась надвигающейся катастрофе и пыталась найти хитроумные способы, чтобы не распродать то последнее из имущества, за что еще можно было бы выручить хоть какие-то деньги, пока ее брат где-то там, далеко на Востоке, пытал счастья.

Картинную галерею Колвинов в Маунтсорреле полотно за полотном собирало не одно поколение этой отмеченной Богом семьи. Колвины были одержимы коллекционированием не один век.