— Хорошенькая, — сказала она, возвращая карточку.

— Да, очень хорошенькая, — с гордостью сказал офицер, пряча фотографию в бумажник.

Вдруг она испугалась, что фотография невесты расхолодила его; ей захотелось вызвать его на тот самый поцелуй, которого она только что так боялась.

— Не прошло и часа, как мы познакомились, — сказала она с улыбкой, — а кажется, знаем друг друга давным-давно. Не правда ли?

Говоря это, она положила свою ладонь на ладонь офицера и просунула пальцы между его пальцами.

Сумерки сгустились в комнате, густые тени выползли из углов, подобрались к дивану, к сидящим на нем женщине и офицеру.

Офицер сжал ей руку, привлек ее к себе. Но не поцеловал ее, а лишь положил ее голову себе на плечо. Некоторое время они сидели так, не двигаясь, в сером, холодном полумраке. Склонив голову на плечо офицеру, она таращила в темноте глаза, не зная, что же теперь делать. Она не впервые сталкивалась с сентиментальностью там, где предполагала встретить циничную дерзость, но всякий раз это смущало и даже злило ее. Ей казалось, что прошло бесконечно много времени. Наконец офицер попытался ее поцеловать.

— Подожди, — сказала она рассудительно и стерла с губ помаду.

Потом они поцеловались.

Поцеловав ее, офицер опять положил ее голову себе на плечо и принялся гладить, поправляя ей волосы на лбу, взъерошивая их, снова поправляя и снова взъерошивая. Он гладил ее голову в каком-то немом чувствительном исступлении, и казалось, он хочет отполировать ее лоб, подобно тому как мерно набегающие на берег волны полируют белую гальку. Она поняла, что ей попался мужчина, больше нуждающийся в нежности и ласке, чем в физической близости, в страсти, и, хотя она не мешала ему, ей вдруг сделалось невыносимо скучно. Время от времени офицер переставал гладить ее, осторожно целовал и снова проводил пальцами по ее лбу, сперва над бровями, а потом там, где начинались волосы. Рука его была нежной и в то же время тяжелой; нежной, потому что ею двигало какое-то теплое чувство, тяжелой, потому что она сильно давила на ее лоб, как бы желая втереть под кожу эту ласку, словно своего рода питательный крем. Неожиданно в глубокой тишине раздался стук в дверь.

— Извини, — сказала она, вставая с дивана. Она прошла в коридор и слегка приоткрыла входную дверь. В первый момент она никого не заметила, но, опустив глаза, увидела круглое личико дочки, ее длинные волосы и завязанный на голове бант.

— Я же просила бабушку не пускать тебя вниз… У меня гости, — сказала она, не открывая двери.

— Бабушка спрашивает, придешь ли ты обедать.

— Приду… А теперь иди… и больше не заходи за мной… Я сама приду.

— Ладно.

Девочка послушно ушла. В приоткрытую дверь женщине не было ее видно, она только слышала, как девочка медленно поднималась по слишком высоким для ее ножек ступенькам. Потом звук детских шагов затих, и она осторожно прикрыла дверь. Она почувствовала, что офицер стоит на пороге гостиной. Не оборачиваясь, она наклонила голову так, что волосы опять упали ей на глаза, и сказала:

— Может, пойдем в мою комнату?

Они прошли по коридору в спальню. Там тоже царил холодный полумрак; словно неосязаемое пыльное облако, он окутывал низкую кровать и два-три простых стула, и от этого спальня казалась пустынной и нежилой. Она пропустила офицера вперед и закрыла дверь. Потом обернулась и сразу очутилась в его объятиях. На этот раз он обнял ее так сильно и неумело, что, не удержавшись на ногах, они оба сели на постель.