Скорее бы залезть под одеяло.

Деревня

Поезд забрал бидоны с молоком и доставил их на станцию, где молочник снял их с поезда и загрузил в свой фургон.

Фургон поехал со станции по тихой улочке, бидоны весело позвякивали в кузове, машина ехала мимо веселеньких витрин двух пивнушек под названием «Веселый англичанин» и «Молодой человек», мимо клуба, в котором звучала музыка, мимо церкви, расположенной в конце улочки, и, повернув за угол, подъехал к небольшому молочному заводику, на котором молоко разольют в бутылки, чтобы утром продать. «Слава Богу, в этом районе монополии не контролируют производство сельскохозяйственной продукции», — подумал молочник. В Англии осталось еще несколько таких мест, не охваченных так называемым «прогрессом». Молочник поставил фургон во дворе и поспешил в деревенский клуб. В тот вечер в клубе происходило что-то интересное — небольшое разнообразие в их рутинной, хоть и вполне приемлемой жизни.

Он рывком открыл дверь и с удовольствием увидел, что парашютистку уже заставили раздеваться. Она была довольно симпатичной, хоть и немного худой на его вкус. Шрам на левом глазу тоже немного портил ее. Он кивнул всем, улыбнулся Берту и Джону, своим братьям, и занял место поближе к сцене. Усаживаясь на стуле поудобнее, он облизнул губы.

Уну Перссон взяли в плен два дня назад, но все это время ее продержали в амбаре Джорджа Гризби, решая, как лучше ее использовать. Она была первой парашютисткой, которую им удалось поймать, существовало неписаное правило: пленный парашютист становился чем-то вроде раба, собственностью того, кто его поймал. В соседних деревнях уже было несколько парашютистов-мужчин, и их использовали на полевых работах, но она была первой женщиной-парашютисткой.

Видя, что за кулисами стоит Джордж Гризби с раскаленной кочергой, Уна расстегнула длинное свободное пальто и бросила его на пол. Она вовсе не боялась его кочерги, все, что она хотела, это как можно скорее покончить с этим делом. У них были свои представления о чести и достоинстве, у нее — свои. Ей казалось, что раздеться под звучащую с дешевого проигрывателя песню Элвиса Пресли «Король креолов» — самое простое дело на свете. Ей никогда особенно не нравился Элвис Пресли. Она сняла рубашку, глядя куда-то в пространство, чтобы избежать взглядов уставившихся на нее толстых, рыжих, плохо стриженых голов зрителей. У нее были в жизни моменты и похуже. Не теряя времени, она сняла ботинки, брюки, трусики и голая застыла неподвижно, демонстрируя несколько огромных желтых синяков на левой груди, правом бедре и животе. В зале было прохладно. Пахло сыростью.

— Отлично, а теперь пой, — сказал Джордж Гризби визгливым голосом. Он размахивал кочергой, на руке у него была надета большая асбестовая варежка.

Фред Рид уселся за пианино, пробежал похожими на обрубки короткими пальцами по клавишам, затем левой рукой взял несколько аккордов и правой начал наигрывать мелодию «Ешь все, что только пожелаешь, это только пойдет тебе на пользу». Раньше Уна довольно часто выступала в провинции. Особой разницы не было. Она попыталась вспомнить слова. Чарли Гризби, сын Джорджа, прыгнул на сцену и хлопнул ее по заднице.

— Давай, давай, пой! — непристойно подмигивая остальным, он схватил ее груди своими грубыми руками и ущипнул за соски, потом склонился к ее уху, напевая непристойную песню Морриса — Я себя никогда, ни в чем не ограничивал. Если мне что-то нравится, значит нравится, вот и все. Но многие люди считают, что если тебе что-то нравится слишком сильно, то ты можешь от этого сильно растолстеть и всякое такое. — От него воняло луком.

— Дайте мне, как и всем остальным, кусок пирога, — подхватила Уна, вспомнив слова.