– Так! Вот так! – бормотал Анискин. – Вот такая, говорю, история получается! Сколько икон взято?

– Двадцать три!

Анискин от неожиданности всплеснул руками:

– Двадцать три! Да это же человеку за один раз не утянуть!

Отец Владимир горячо подтвердил:

– Не токмо одному человеку, уважаемый Федор Иванович, но и трем весьма трудно снести.

– Гражданин служитель культа, прошу приблизиться!

Когда отец Владимир подошел, участковый вместе с ним спустился с крыльца, отшагав от церкви метров на двадцать, почти до самой металлической ограды, повернулся к церкви лицом. Долго и внимательно, задумчиво и грустно, мудро и чуточку сердито глядел он на яркое праздничное строение, затем сказал:

– Вот ведь как получается дело-то. Сорок годов тому назад я с этой церкви колокола сбивал, я эту церковь был готов по бревнышкам и кирпичикам разнесть, а теперь вроде мне ее придется по иконке собирать… Вот через это несуразное дело я ночью глаз не сомкнул, все думал, как это так получается, что я, Федька Анискин, под малиновый звон иконки искать буду?…

Пошумливали от легкого ветра тополя и черемухи, ярилось солнце, пестрые тени скользили по лицу Анискина. Еще две секунды он постоял в грустной неподвижности, затем пошел к воротам металлической ограды.

– На ночь запирается? – строго спросил он.

– Запирается, – ответил отец Владимир и, нагнувшись, вынул из густых лопухов преогромный амбарный замок. – Запор весьма надежный и в целостности злоумышленником оставленный…

Участковый прошелся вдоль высоченного металлического забора, увенчанного остроконечными пиками с зазубринками на концах, и, почесывая под фуражкой затылок, вдруг замер – там, где забор был близок к соседнему дому. Участковый непонятно улыбнулся, выхватив из кармана большую лупу, принялся разглядывать через нее металл ограды.

– Это как называется? – сурово спросил он у попа, показывая на один из прутьев. – У вас, гражданин служитель культа, глаза молодые – разглядите без лупы… Вот и спрашиваю: как это называется?

– Сие царапины, – ответил поп.

– А чем такие царапины могут быть произведены? Сего не знаете? А вот я знаю… Подковками от сапог – вот чем они произведены… Ясно?

– Ясно! – мальчишеским голосом ответил удивленный поп. – Как дважды два ясно, Федор Иванович!

Анискин медленно повернулся к нему, властно распорядился:

– Пошли протокола писать! – И вдруг переменил тон. – У меня к вам просьба имеется, гражданин поп.

– Какая, Федор Иванович?

– А вот такая, – мягко и просто ответил Анискин. – Вы меня это… Вы меня Федором Ивановичем не называйте… Участковый инспектор – вот мое прозвание, гражданин служитель культа.

Они вошли в поповский дом.

О, это был такой дом, что участковый сразу сделался официально-натянутым до невозможности. В огромной прихожей его сапоги уже утонули в прекрасном ворсистом ковре, а потом, когда они двинулись дальше, и вовсе начались чудеса. Четыре громадных и по-европейски обставленных комнаты миновали они, пока не достигли тоже просторного и изысканного домашнего кабинета отца Владимира. Это был такой кабинет, что по Анискину было заметно – в таких он еще ни разу в жизни не бывал.

– Присаживайтесь, участковый инспектор, присаживайтесь, будьте как дома! – радостно и оживленно пропел хозяин и торопливо добавил: – Простите великодушно, я вас покину на минуточку.

Шурша рясой, поп выбежал из кабинета, а участковый внимательно огляделся – да, это была такая обстановка, какой, наверное, нет и в домах выдающихся жителей областного центра!

– А вот и я! – раздался бархатный, по-прежнему радостный голос.