Кончила Юлия Пастрана свой жизненный путь, по одним сведениям, в Москве, по другим — где-то в Германии. Говорили, что она умерла от родов, завершившихся кесаревым сечением. Извлечённый мёртвым, ребёнок тоже оказался, как и мать, покрытым волосами.

Но и после смерти Пастрана продолжала приносить содержателю паноптикума огромный доход. Он забальзамировал её тело (а по некоторым сообщениям, и тело её волосатого ребёнка) и выставил в своём «музее» под стеклянным колпаком.

Актёр Далматов вспоминал, что в 90-х годах прошлого века видел «чучело» Пастраны в паноптикуме Гаснера, открытом в Пассаже, в самом центре Петербурга. Одета и причёсана она была точно так же, как во время своих выступлений. У ног её лежала официальная бумага, удостоверявшая, что обмана тут никакого нет и экспонат подлинный. Большие чёрные глаза забальзамированной чудо-женщины глядели на посетителей паноптикума ласково, точно живые. И в них были грусть и укор.

КЛИКУШИ И ПОРЧЕНЫЕ

В середине прошлого века отец Беллюстин был назначен пастырем в сельский приход и на первом же воскресном служении был буквально оглушён разнообразным хором кликуш. Родившись и воспитавшись в городе, до тех пор он не встречался с подобным, слышал только и читал в газетах, что это дурят бабы со злости на кого-нибудь. В следующее воскресенье батюшка грянул проповедью против кликуш и пригрозил удалить из церкви всех, кто не перестанет. После обедни к нему подошёл почтенный, сурового вида старик и сказал: «Это хорошо, что ты поучаешь. Есть такие, что и дурят, да только не все. Есть на самом деле порченые, истинные мученицы. Ежели всех выгонять — не было бы греха».

В следующее воскресенье кликушечий хор притих — слышались только сильные рыдания и прорывались вопли, — но после службы трёх вытащили из церкви замертво. Отец Беллюстин выяснил, что всех, слывших порчеными, в приходе 14. Как на виновника порчи общий голос указывал на крестьянина одной из деревень, наглого и буйного пьяницу, лечившего от всех болезней. Батюшка навестил его и услышал: «Ну что ж, лечу. Чем знаю, тем и пользую. Судом-то не грози, докажи сперва, что я уморил кого-нибудь».

После всевозможных расспросов, наблюдений и разговоров с порчеными батюшка пришёл к выводу, что шесть из них просто дурят, пять сомнительных, а три безусловно страдают каким-то особенным расстройством организма, обнаруживающимся именно во время церковных богослужений, всё равно, бывают в церкви или нет. К этим трём скоро прибавилась ещё одна. Вот рассказ о ней самого батюшки:

«В одной из дальних деревень была семья из матери и двух сыновей. Сыновья были лучшие из крестьян по поведению и трудолюбию, и оттого семья считалась из самых зажиточных в приходе. Это благоденствие портила жена старшего брата, неуживчивая, ехидная, хотя работящая, особенно не ладившая со свекровью, старухой умной и скромной. Второго сына пришлось венчать мне. Редко так счастливо подбираются пары, как эта. Два года прошло благополучно, особенно не было конца радости свекрови, когда молодая родила сына (у старшей не было детей). В приходской праздник при собравшихся по обычаю гостях поусердствовала старшая младшую сноху пивом. Вечером в тот же день младшая почувствовала себя настолько дурно, что приехали за мной для её приобщения. Что же я увидел, когда вошёл в избу? Эту молодую, цветущую женщину так корчило и ломало, с какими-то особенными встрясываниями, что трое здоровых крестьян не в состоянии были её сдерживать.