— Приданое получишь потом. Дови, неужели ты не взвешивала все эти доводы прежде?

— Нет… нет… В этом-то вся беда. Я начала думать об этом только прошлой ночью. А отец… Ты не знаешь моего отца, Аня.

— Дови, я даю тебе десять минут на то, чтобы одеться!

Спустя отведенное ей время Дови была одета.

— Это платье с-становится мне узко, — всхлипывала она, пока Аня застегивала крючки. — Если я еще больше растолстею, Джарвис меня, наверное, разлюбит. Я хотела бы быть высокой, стройной и бледной, как ты, Аня. Ох, Аня, а вдруг нас услышит тетка Мэгги?

— Не услышит. Она закрылась в кухне, а ты же знаешь, что она глуховата. Вот твоя шляпа и пальто, а в эту сумку я затолкала кое-какие вещи.

— Ох, сердце у меня так и трепещет. Я ужасно выгляжу?

— Ты выглядишь прелестно, — со всей искренностью ответила Аня.

Лицо Дови пылало румянцем, а глаза были ясными, несмотря на все пролитые ею слезы. Но Джарвис не видел в темноте ее глаз. Он был немного сердит на свою обожаемую красавицу и держался довольно холодно, пока они проезжали через городок.

— Ради всего святого, Дови, не гляди ты так испуганно из-за того, что выходишь за меня замуж, — сказал он с досадой, когда она спустилась по лестнице из комнаты для гостей в доме Стивенсов. — И не плачь. А то нос распухнет. Уже почти десять, а нам надо успеть на одиннадцатичасовой поезд.

Дови вполне пришла в себя, как только обнаружила, что она окончательно и бесповоротно замужем за Джарвисом. На ее лице уже было выражение, которое Аня в письме к Гилберту довольно язвительно определила как «медово-месячное».

— Аня, дорогая, всем этим мы обязаны тебе. Мы никогда этого не забудем, правда, Джарвис? Ах, Аня, дорогая, пожалуйста, сделай еще кое-что для меня. Пожалуйста, сообщи как-нибудь поосторожнее отцу о нашей свадьбе. Он будет дома завтра вечером, и кто-то должен принести ему эту новость. Ты сумеешь смягчить его, если это вообще возможно. Пожалуйста, сделай все, что в твоих силах, чтобы он успокоился и простил меня.

Аня чувствовала, что в этот момент ей скорее нужно успокоиться самой, но вместе с тем с некоторым беспокойством сознавала свою ответственность за исход дела и потому дала требуемое обещание.

— Конечно, он будет ужасен, просто ужасен, но он тебя не убьет, — успокаивающе добавила Дови. — Ах, Аня, ты не знаешь, ты не можешь представить, в какой безопасности чувствую я себя с Джарвисом.

К тому времени, когда Аня вернулась домой, Ребекка Дью достигла такого состояния, в котором она должна была либо удовлетворить свое любопытство, либо сойти с ума. В ночной рубашке, с головой, обмотанной куском фланели, она проследовала за Аней в башню и выслушала всю историю.

— Что ж, полагаю, это и есть то, что называется жизнью, — заметила она саркастически. — Но я очень рада, что Франклин Уэсткотт получил по заслугам, и миссис Маккомбер тоже будет довольна. Но вы должны сообщить ему эту новость, и я вам не завидую. Он наверняка придет в ярость и наговорит всяких грубостей. Будь я на вашем месте, мне не удалось бы заснуть в эту ночь.

— Я предчувствую, что это будет не очень приятная встреча, — уныло согласилась Аня.

8

На следующий вечер Аня отправилась в Вязы. Она брела, глядя сквозь ноябрьский туман на призрачный пейзаж, и ощущение подавленности пронизывало все ее существо. Поручение трудно было назвать приятным. Конечно, как сказала Дови, Франклин Уэсткотт ее не убьет. Аня и не опасалась физического насилия, хотя если все, что рассказывали о нем, было правдой, он мог швырнуть в нее чем-нибудь. Будет ли его душить ярость? Аня никогда не видела человека, которого душит ярость, но полагала, что это, должно быть, весьма отталкивающее зрелище.