|
Пароля, который они хотят выведать у меня, я не знаю и знать не могу, по этой же причине информации о сотрудниках фабрики тростниковых плит и одноквартирных домиков в Вилкасах никому не передавал, равно как и планов капитального строительства этого предприятия, ибо оригинал я уничтожил, чему есть свидетель, мой шурин, гр. Виктор Томашевский, но его показаниям люди, ввиду нашего родства, не очень верили и давай меня поносить, раньше я для них всем был хорош, а теперь на мне сухой нитки не оставили, объявили извергом, антиобщественным элементом, наверное, мне следовало махнуть на все рукой и убраться с глаз долой, уехать все равно куда, лишь бы подальше, в Нижнюю Силезию, Щецин или Зеленую Гуру, но мне было тяжело бросить родные края, где я провел детство, молодость и первые зрелые годы, а поскольку я не чувствовал за собой никакой вины, то не мог решиться на такое добровольное изгнание с женой и с ребенком, теперь думаю, а тогда не до конца все понимал, что, куда бы я в ту пору ни убежал, в какие края ни забрел, на Западные ли земли, на Северные ли, в большой город или в деревушку гденибудь у черта на куличках, они бы меня вскорости выследили, потому что суровый приговор мне уже был вынесен и не в моих силах было изменить жестокую судьбу. Теперь я никак не пойму, почему тогда и еще потом целых восемь лет был слеп и глух, в свое оправдание могу только сказать, что, чувствуя себя кристально чистым, я еще как-то понимал людскую злобу и сплетни, хотя мне это было больно и обидно, но даже представить не мог, что заговор против меня составлен так высоко, что его методы так жестоки, цели так безжалостны и являют собою такое издевательство над законностью. Итак, не сознавая сути вопроса, я стал подыскивать новую работу, поскольку благополучие мое и моей семьи сильно пошатнулось и по этой причине я воспользовался первым, что подвернулось, и начал работать в Госхозе в Свентках, в отделе животноводства, кладовщиком этого отдела. Но уже в самом начале столкнулся с большими трудностями, потому что, хотя наш отдел поставлял корма полутора десяткам хозяйств в округе, у нас не было тяжелых весов, и каждый транспорт корма приходилось оценивать на глаз, отсюда всевозможные недостачи, и когда вследствие недостаточного питания в снабжаемых нами хозяйствах начался падеж скота и лошадей, этим занялись власти, меня, как кладовщика, арестовали, но во время следствия обнаружилась моя невиновность, поскольку обстоятельства заставляли меня недодавать корм, но пользовались этим в корыстных целях другие, не я. Впрочем, я допускаю такую возможность, что меня бы тогда осудили, несмотря на мою невиновность, если бы мои могущественные враги, в чьи планы это не входило, не замолвили за меня словечко где надо и не добились у прокурора прекращения следствия. Я не уверен, что так было, но так быть могло.
Из тюрьмы в Свентках меня выпустили в ноябре 1957 года, а я забыл добавить, что за то время, пока я работал кладовщиком в Госхозе в Свентках, моя жена в декабре 1955 года родила второго сына, Яна, а когда меня арестовали, была беременна, поэтому, едва очутившись на воле, к тому же больной, потому что вследствие всех перипетий у меня снова открылся туберкулез, я начал лихорадочно искать работу, и на этот раз мне повезло, потому что один знакомый, с которым мы дружили еще на службе в милиции в Августове, гр. Рышард Куна — нас вместе командировали в июле 1946 года на проведение Всенародного референдума — и которого я теперь случайно встретил, оказался большой шишкой, председателем Государственного потребительского кооператива в Лидзбарке, значит, когда мы встретились спустя годы, он понял мое положение и, зная меня с наилучшей стороны, сразу же принял на работу к себе в ГПК в качестве заместителя директора фабрики мясных и колбасных изделий, предоставив сначала отпуск для лечения, чем я воспользовался, провел шесть недель в Полянице-Здрое, прекрасно поправил свое здоровье, и с той поры туберкулез меня не беспокоит. Вернувшись с лечения, я 1-го февраля 1958 года приступил к работе в ГПК в Лидзбарке, Ольштинского воеводства. |
