Я достаточно информирован о кугуарах, чтобы знать, что охотятся они как вечером, так и после полуночи, а также, если на то пошло, и днем. Поэтому заподозрил, что цель предупреждения Ноя Волфлоу – убедить меня не искать так называемую гагару и не исследовать другие странности Роузленда под покровом ночи.

В тот февральский понедельник, еще до зари, я вышел из гостевого домика и запер за собой обитую железом дверь.

И мне, и Аннамарии дали ключи и строго наказали всегда запирать дверь башни. Когда я высказался в том смысле, что кугуары не смогут повернуть ручку и открыть дверь, заперта она или нет, мистер Волфлоу заявил, что мы живем в начальный период нового темного века, и огороженные высокой стеной поместья и охраняемые жилища богачей более не обеспечивают надлежащей безопасности, потому что «отчаянные воры, насильники, журналисты, жаждущие крови революционеры и кое‑кто и похуже» могут появиться, где угодно.

Его глаза не вращались, словно две юлы, дым не шел из ушей, когда он озвучивал это предупреждение, но мрачное выражение лица и зловещий тон хорошо смотрелись бы в каком‑нибудь мультфильме. Я думал, что он шутит, пока не встретился с ним взглядом. В тот момент я понял, что он такой же параноик, как трехлапый кот, окруженный волками.

Не знаю, имелись ли для его паранойи веские основания или нет, но я подозревал, что воры, насильники и революционеры нисколько его не тревожили. Ужас вызывал «кое‑кто и похуже».

Выйдя из гостевого домика, я зашагал по вымощенной плиточником дорожке, проложенной по эвкалиптовой роще к границе пологого склона, уходящего к особняку. Огромная, ухоженная, ровно выкошенная лужайка пружинила под ногами, словно ковер.

На полях по всей периферии поместья, где я прогуливался в другие дни, среди великолепных, раскидистых дубов, вроде бы растущих хаотично, но в некоем гармоничном порядке, мне встречались и белая ожика, и канареечник, и пеннисетум.

За свою жизнь я не видел более прекрасного места, чем Роузленд, и нигде не ощущал так много зла.

Некоторые скажут, что место – оно и есть место, не может быть ни добрым, ни злым. Другие станут уверять, что представление о зле, как о реальной силе или существе, безнадежно устарело, а дурные поступки мужчин и женщин можно объяснить той или иной психиатрической теорией.

Этих людей я никогда не слушаю. Если бы послушал, давно бы погиб.

Вне зависимости от погоды, даже под обычным небом, дневной свет в Роузленд, похоже, поступает от другого солнца, отличного от того, что освещает остальной мир. Здесь знакомое кажется чужеродным, и даже самый что ни на есть материальный, самый ярко освещенный предмет выглядит миражом.

И теперь, глубокой ночью, я не чувствовал себя одиноким. Наоборот, не отпускало ощущение, что за мной наблюдают, меня преследуют.

В других случаях я слышал шелест в неподвижном воздухе, который ничем не мог объяснить, одно или два слова, пробормоченные неизвестно кем, торопливые шаги. Мой преследователь, если такой и был, всегда прятался за кустами или в лунных тенях, а то и подглядывал за мной из‑за угла.

Желание расследовать убийство вынуждало меня кружить по Роузленду под покровом ночи. Женщина верхом на жеребце, ставшая чьей‑то жертвой, не покидала Роузленд в надежде, что совершившие зло по отношению к ней и ее сыну понесут заслуженное наказание.

Роузленд занимает пятьдесят два акра в Монтесито, анклаве для богатых, по соседству с Санта‑Барбарой, где тоже обитают далеко не бедняки. Назвать Санта‑Барбару городом бедных – все равно что принять «Риц‑Карлтон» за мотель «Бейтс» из фильма «Психоз».

И особняк, и остальные пристройки возвели в 1922‑м или 1923 году. Тогда поместье принадлежало Константину Клойсу, газетному магнату. Он входил и в число отцов‑основателей одной легендарной киностудии.