Обѣдъ приближался къ концу. Молодое поколѣніе начало кидаться хлѣбными шариками: такъ и бомбардируютъ другъ друга. Одинъ шарикъ попалъ прямо въ носъ надзирателя; надзиратель покосился, а у кинувшаго просто душа въ пятки ушла: хоть и на пиру, а все-же начальство. Мода киданія другъ въ друга хлѣбными шариками, бывшая прежде въ высшемъ кругу, перешла къ апраксинцамъ и существуетъ тамъ и понынѣ.

Шафера поминутно подходятъ къ гостямъ и наливаютъ ихъ рюмки виномъ. У Миши, шафера новобрачнаго, глаза уже значительно посоловѣли. Онъ пьетъ съ каждымъ понемногу. Офиціантъ провозгласилъ тостъ за здоровье шаферовъ и начались снова крики «ура» и звонъ въ тарелки и стаканы; кажется ударъ немного покрѣпче — и они разлетѣлись бы въ дребезги. Шафера переходятъ изъ объятій въ объятія, и всѣми силами стараются сохранить неприкосновенными розы, красующіяся въ петлицахъ ихъ фраковъ, которыя много терпитъ отъ этихъ объятій. «Шаферовъ качать, шаферовъ качать!», кричали нѣкоторые, но были отклонены отъ этого менѣе восторженными. Одинъ гость хотѣлъ было вскочить на столъ, но былъ удержанъ за фалды. Слово «горько» то и дѣло слышалось въ разныхъ концахъ стола, но новобрачные уже не исполняли болѣе требованій пирующихъ.

Послѣдній тостъ былъ «за здоровье всѣхъ дамъ, дѣвицъ и кавалеровъ». Снова ура, и снова звонъ посуды. Юноша, желавшій выпитъ рюмку скипидару, къ немалому удовольствію дѣвицъ выпилъ полрюмки уксусу; сосѣдъ его, изъявившій желаніе за здоровье Анны Максимовны съѣсть жаркого съ дегтемъ, нарочно уронилъ подъ столъ вилку, полѣзъ ее поднимать и поцѣловалъ у этой дѣвицы руку. Та такъ и зардѣлась…. отъ удовольствія или отъ стыда — Богъ ее вѣдаетъ.

За столомъ въ другой комнатѣ было просто безобразіе; слышался какой-то несвязный говоръ, всѣ говорили вдругъ и никто не слушалъ. Одинъ гость до того упился, что легъ ту костьми; его тяжело дышавшее тѣло офиціанты вынесли на лѣстницу. Харламовскіе молодцы, забывшись, что кругомъ ихъ сидятъ посторонніе люди, начали изливать свои души передъ бирюковскими и, какъ водится, ругали хозяина.

Конецъ обѣда. Понесли бланманже. Знакомый намъ въ началѣ разсказа Блюдечкинъ, тянувшій во время обѣда очищенную и не дотрогивающійся до другихъ винъ, началъ подчивать своего сына Павлю мадеркою. Блюдечкинъ посадилъ своего сына рядомъ съ собою, съ цѣлью, чтобъ онъ въ сообществѣ товарищей не выпилъ лишняго; но Павля былъ не такъ простъ: онъ разсчиталъ, что лучше послѣ выпьетъ, отказался отъ «мадерки» и не сталъ пить при тятенькѣ. Офицеры были очень довольны, что попали на свадьбу; они попили, поѣли, попляшутъ до упаду и будутъ первыми кавалерами. Апраксинскія дамы, матери семействъ, пересудили все и вся, отъ башмака и до прически. и наконецъ замолчали.

— Не взыщите, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады! сказали старшій Бирюковъ и Харламовъ и встали съ мѣста.

Примѣру ихъ послѣдовали всѣ гости и толпою отправились благодарить «за-хлѣбъ, за-соль».

Послѣ обѣда тотчасъ-же составились партіи въ преферансъ и горку. Надзиратель, дьяконъ и четыре почетные гостя сѣли за зеленое поле, сначала по маленькой, пятачекъ темная. Нѣмцы-конторщики, у которыхъ Харламовъ покупаетъ товары, сгруппировались и тоже составили преферанчикъ. Это нужные люди для хозяина, потому около нихъ то-и-дѣло хлопаютъ пробки вдовы Клико. Блюдечкинъ поминутно шныряетъ между гостей; очищенная произвела надъ нимъ благотворное дѣйствіе: онъ то-и-дѣло пощипываетъ бородку, не обращаетъ вниманія на грѣховное быліе и, не заботясь о законѣ, помѣстился какъ-разъ подъ самую сигару Карла Иваныча Лукса.

— Извините, Карла Иванычъ, не обидьтесь, вотъ и я какъ Павлю женить буду, такой-же пиръ задамъ. Ужъ и то, не обидьтесь, шубу въ пятьсотъ рублевъ сшилъ: пусть, думаю, женихается.

Въ этотъ разъ онъ еще чаще пересыпалъ свою рѣчь поговорками: «извините» и «не обидьтесь».

Въ ожиданіи танцевъ, покамѣсть въ залѣ уберутъ столы и полотеры натрутъ полъ, кавалеры собралися покурить.