— Сбираемся, Аграфена Ивановна, отвѣчалъ Спиридонъ.

— Ну, ступай ребята!

— Да идите вы впередъ!

— Да чего ты-то боишься? — носъ что-ли онъ тебѣ отъѣстъ.

— Съ ангеломъ, Иванъ Михѣичъ! говорили молодцы, кланяясь въ поясъ.

— Спасибо! съ олимпійскимъ величіемъ отвѣчалъ хозяинъ, не удостоивая плебеевъ даже и наклоненіемъ головы. — Погодите!

Онъ сходилъ въ спальню и принесъ четвертную бутыль и рюмку.

— Выпейте вотъ по рюмкѣ водки.

Молодцы подходили и пили.

— Ты что-жъ не пилъ? обратился хозяинъ къ одному молодцу, который не подходилъ къ рюмкѣ.

— Я не пью-съ, Иванъ Михѣичъ….

— Не пьешь? знаемъ мы, какъ вы не пьете-то!… Пей за столомъ, а не пей за столбомъ.

Другіе начали его подталкивать. Молодецъ подошелъ къ столу, выпилъ рюмку и закашлялся.

— Вишь, нѣженка!… Ну, теперь ступайте въ кухню, закусите тамъ, да и въ лавку пора.

«Много вамъ благодарны, благодаримъ покорно!» заговорили молодцы и головы ихъ закланялись.

Зала была комната о трехъ окнахъ, старая мебель почернѣлаго краснаго дерева съ мѣдными украшеніями въ видѣ полосокъ и розетокъ; кресла съ лирами вмѣсто спинокъ, пузатый комодъ на львиныхъ лапахъ и горка съ стариннымъ серебромъ и аппетитными чашками съ изображеніемъ птицъ, генераловъ и криворотыхъ барышень. На стѣнѣ портреты Ивана Михѣича и Аграфены Ивановны, снятые въ молодыхъ лѣтахъ, да картины: Фаустъ играетъ въ шахматы съ Мефистофелемъ и неизбѣжный Петръ Великій на Ладожскомъ озерѣ: на темно-зеленыхъ волнахъ лодка съ переломленною мачтою, которую придерживаютъ два гребца съ вылупленными глазами, что даетъ поводъ думать, что они сейчасъ только подавились рыбными костями; небо, цвѣта сѣро-нѣмецкаго сукна, исполосовано молніями, изъ коихъ одна уперлась прямо въ носъ гребцу. Немного подалѣе висятъ часы, на циферблатѣ которыхъ фламандскій крестьянинъ съ крестьянкой отхватываютъ русскаго трепака.

Иванъ Михѣичъ, преобразовавшійся изъ халата въ длиннополый сюртукъ, переливаетъ водку изъ полуведерной бугыли въ графины. Аграфена Ивановна съ лицемъ краснымъ, какъ вареный ракъ, сейчасъ только прибѣжавшая изъ кухни отъ печки, накрываетъ скатертью столъ. Изъ кухни пахнетъ жаренымъ.

— Вишь какъ нагадили! замѣчаетъ супругъ. — Что это ты дѣлаешь, кто тебя просилъ тамъ ставить столъ?

— Да гдѣ-же, Иванъ Михѣичъ? тутъ на виду, хорошо таково, да и въ сторонкѣ.

— Туда къ печкѣ поставь.

— Для чего-же, Иванъ Михѣичъ? тутъ хорошо, осмѣливается возражать сожительница.

— Говорятъ, не ставь близко къ дверямъ; ужо молодцы изъ молодцовой будутъ выбѣгать и не углядишь, какъ накераются.

— Гдѣ же?…

— Молчи, дура-баба! голова — ничего не понимаешь. Принеси, тамъ въ спальной вишневка стоитъ и разбавь водку!

Изъ кухни слышна ругань кухарки съ водовозомъ.

— Креста на тебѣ нѣтъ, Антипычъ! о сю пору только воду несешь! Знаешь, что у насъ стряпня нонѣ,- самъ имянинникъ. Всѣ ноги обломала, съ ведромъ по лѣстницѣ бѣгамши.

— Эко важное кушанье, — не барыня!

— Дьяволъ, прости Господи!

— Что разлаялась-то, печонка лопнетъ!

Девятый часъ вечера. У Ивана Михѣйча гости.

Водка въ графинахъ, поставленная на столъ у печки, уже значительно убыла. Мужчины играютъ въ горку, въ три листа и, такъ называемую, трынку. Женщины въ комнатѣ, смежной съ этой, сидятъ на диванѣ и на стульяхъ, и пьютъ чай. Однѣ разговариваютъ, другія такъ созерцаютъ цвѣты и птицъ нарисованныхъ на потолкѣ. Передъ ними столъ, уставленный тарелками съ пряниками, яблоками, вареньемъ и постилою въ палочкахъ.

— Иванъ Кузьмичъ, твоя темная! ставь гривенникъ, слышится у играющихъ.