Бертрам немного помолчал, поразмыслив:

— Вы думаете, мне не нужно признаваться отцу, сэр?

— Я не только считаю, что вам не нужно этого делать, но я строго запрещаю вам упоминать ему об этом.

— Я не хотел бы его обманывать, — застенчиво сказал Бертрам. — Видите ли…

— Я уверен, что вы не хотели бы, поэтому если вы решили положить на себя епитимью, вот прекрасная возможность. Вы были у Сканторпа в Беркшире. Просто зарубите это у себя на носу и забудьте, что вы приближались к Лондону более, чем на десять миль! — мистер Бьюмарис встал и протянул руку. — Теперь я должен идти. Не терзайте себя мыслями о том, что вы нарушили все десять заповедей! Вы сделали только то, что делают четверо из пяти неопытных юнцов, когда вырываются на свободу в Лондон. Кроме того, вы приобрели ценный опыт и теперь, когда в следующий раз приедете в Лондон, вы будете вести себя намного умнее.

— Моя совесть никогда теперь не позволит мне приехать в Лондон, сэр, — с тоской сказал Бертрам. — Но спасибо вам!

— Чепуха! Через несколько лет военной службы вы станете блестящим капитаном с парой гусарских бакенбардов. Никто и не узнает вас. Да, не заходите к своей сестре, чтобы попрощаться, она сегодня очень занята. Я скажу ей, что вы благополучно отправились в Йоркшир. Улисс, перестань чесаться! Старайся быть достойным меня! Да, мы уже уходим, но незачем по этому поводу галопировать у двери!

Он взял свои перчатки, попрощался с Бертрамом за руку и пошел к двери, но вспомнил что-то и остановился, засунув руку во внутренний карман.

— По ассоциации с этой псиной, которая напоминает доброго приятеля какого-нибудь городского карманного воришки и, без сомнения, подрывает мой моральный облик. Ваши часы, Бертрам!

XVI

Мистер Бьюмарис отдал множество самых разнообразных приказаний за то короткое время, которое оставалось до их побега; но хотя они включали и точные инструкции для кучера и форейтора, и его собственную поездку за пределы Лондона, было одно любопытное упущение: он не предпринял никаких шагов, чтобы получить специальную лицензию; так что можно было предположить, что он замышлял побег за границу и церемония должна совершиться в Гретна Грин: это было отступление от канонов хорошего вкуса, которое поставило бы в тупик его знакомых, если бы у них были малейшие подозрения о его намерении заключить тайный брак. Но так как никто из тех, с кем он встречался, не замечал ничего необычного в его поведении, то никто, кроме его невесты, не раздумывал вообще по поводу действий, которые он собирался совершить.

Арабелла, что вполне естественно, посвящала размышлениям все часы, не занятые выполнением ее обязанностей перед обществом, но так как она была совершенно не в курсе в отношении правил, по которым заключались поспешные бракосочетания, она вообще не знала о том, что нужна какая-то лицензия. Она предполагала, конечно, что ее повезут в Гретна Грин, и приняв однажды к сведению необходимость этого неприятного для нее шага, она решительно запретила себе о нем думать. Хотя приключение выглядело очень романтичным, ни одна молодая леди, воспитанная так, как была воспитана Арабелла, то есть в строгой нравственной чистоте, не могла бы решиться на него, не чувствуя, что впадает в страшные бездны греха и порока. Как она сможет потом объяснить свое поведение отцу — она не могла ответить себе на этот вопрос. Ее лишь поддерживала мысль о затруднении, из которого она вызволит Бертрама. Она нашла десять минут между запуском воздушного шара, на который они ездили смотреть, и одевании к грандиозному балу, чтобы набросать несколько строк Бертраму, подбадривая его тем, что ему нужно набраться терпения и подождать еще несколько дней в «Петухе», и она очень скоро освободит его от всех долгов.