— А вы разве нет?

Шорти проглотил слюну.

— Я… наверное, нет.

— Мы обсуждали, — продолжал профессор, обращаясь ко всей аудитории (хвала небесам!), а не лично к Шорти, — возможность того, что в принципе считается невозможным. Сказанное мною не является терминологической путаницей. Мы должны с предельной внимательностью отличать невозможное от того, что я, рискуя нарушением языковых норм, не могу назвать иначе, как авозможным. Последнее…

Шорти незаметно вновь положил руки на стол и… С правой рукой все обстояло нормально. А вот левая… Шорти закрыл глаза, потом открыл. Пальцы на левой руке пропали, но пропали очень странным образом. Он по-прежнему их ощущал. Шорти пошевелил пальцами. Он чувствовал, как они шевелятся.

Но зрительно они исчезли. И не только зрительно. Шорти попытался дотронуться до них правой рукой и ничего не почувствовал. Правая рука спокойно прошла сквозь пространство, занятое пальцами левой. И никаких тебе ощущений. В то же время его левая рука ощущала свои пальцы и могла ими шевелить. Это несколько успокоило Шорти, хотя он по-прежнему был сбит с толку.

Потом он вспомнил, как протянул руку к тому месту, где исчезла темно-синяя муха. И, словно подтверждая мелькнувшее у него подозрение, он ощутил… Что-то слегка щекотало один из невидимых пальцев левой руки. Что-то ползло по его пальцу. Легкое, весом никак не более темно-синей мухи. Затем щекотание прекратилось, как будто муха слетела с пальца.

Шорти вовремя закусил губы, чтобы не огласить аудиторию еще одним «уф-ф!». Ему стало не по себе.

Не свихнулся ли он часом? Или профессор прав, и он в самом деле незаметно для себя уснул? Может, он и теперь продолжает спать? Сейчас он себя ущипнет, и тогда станет ясно: спит он или нет. Пальцами правой руки (единственными, которые он видел) Шорти что есть силы ущипнул себя за ляжку. Стало больно. «Хорошо, — продолжал мысленно рассуждать он, — если мне снится, что я ущипнул себя за ляжку, почему мне не может присниться, что она заболела?»

Он повернул голову влево. Там не было ничего заслуживающего внимания: пустой стол с другой стороны прохода, рядом — еще один пустой стол, стена, окно и голубые небеса за окном.

Однако…

Шорти взглянул на профессора. Тот стоял вполоборота к аудитории и писал на доске, попутно комментируя написанное:

— Обозначим бесконечность через N, а фактор вероятности — через а.

Шорти вновь осторожно протянул левую руку к проходу, внимательно следя за нею. Он был почти уверен, что на этот раз протянул руку чуть дальше. Кисть руки исчезла. Шорти резко дернул левое запястье. Он весь вспотел.

Он свихнулся. Просто сошел с ума.

Шорти пошевелил невидимыми пальцами левой руки. Пальцы шевелились, и он это прекрасно ощущал. Говоря научным языком, тактильно-кинетические ощущения сохранялись. И вместе с тем… он опустил кисть левой руки на стол и… не почувствовал поверхности стола. Тогда Шорти специально изогнул левую руку так, что ее кисть просто обязана была уткнуться в стол или… пройти насквозь. Никаких ощущений.

Получалась какая-то ерунда: кисть его левой руки была где угодно, только не на конце левого запястья. Куда бы он ни переместил остаток левой руки, ее кисть все равно оставалась в левом проходе. А если он сейчас встанет и выйдет из аудитории, кисть так и останется здесь, совершенно невидимая? А если он уедет за тысячу миль отсюда? Нет, это какая-то невообразимая глупость.

Но еще глупее, что кисть его левой руки болтается неведомо где. И это уже не глупость. Это полный идиотизм, а на каком расстоянии находится его левое запястье: в двух ли футах или за тысячу миль — значения не имеет. Точнее, расстояние может отражать лишь степень идиотизма.