Антипов, бесплодно посидев еще минут двадцать, поднялся и зашагал прочь. Его одолевала неожиданная горечь. Оказалось, он очень надеялся на то, что некто или нечто на поляне даст хоть какое-то объяснение происходящего. По сути, в этом заключалась единственная реальная надежда хоть что-то узнать. Виктор редко когда унывал, но сейчас ощущал себя маленькой щепкой, которой играют волны, бросая ее то туда, то сюда или даже возвращая на место. Груз произошедшего навалился в полной мере на его жизнерадостную натуру, придавливая к земле своей тяжестью. Виктору было тяжело идти, тяжело дышать и даже тяжело думать. Почему это все должно было случиться с ним? Чего он сделал такого, чем заслужил подобное? Перед его взором вставали родители, родственники, друзья, сокурсники… Он бы отдал многое, чтобы только их увидеть еще раз. Многое? Но что? У него сейчас ничего не было. Совсем ничего. Он был один в незнакомом мире. Даже без права на объяснения. И чувство щемящего одиночества захватило его. Сделав несколько шагов, Антипов привалился к ближайшему дереву и застыл, закрыв глаза. Он не хотел шевелиться. Горечь свершившейся несправедливости словно парализовала его мышцы. Виктор стоял недвижим, полный беззвучно кричащего отчаяния.

«Тук-тук», – возобновил свою работу дятел.

«Тук-тук».

– И долго…

«Тук-тук».

– …ты будешь…

«Тук-тук».

– …тут стоять?

Антипов медленно поднял голову. Ему показалось или… нет? Наряду со стуком дятла он слышал какой-то шепот. Или все-таки показалось? Виктор насторожился.

– Нет, ты можешь стоять, конечно, но считаю своим долгом сообщить, что скульптуры из тебя не получится. Даже опытный Фидий не взялся бы за то, чтобы ваять такого, как ты. Тебе нужно сначала пару лет поработать над телом, прежде чем принимать такие позы. Ты вообще кого изображаешь? Мать, скорбящую по павшим воинам? Но у тебя не тот наряд. Даже самый плохой актер понимает, что мать нужно играть в более просторной одежде, подложив пару валиков куда надо. Ты чего молчишь? У тебя вообще есть валики?

– К-кто здесь? – с трудом разжав губы, произнес Виктор. Теперь шепот был отчетливо различим, но определить точку, из которой он доносился, не представлялось возможным. – Ты меня слышишь?

– Да и голос твой тоже так себе. Что это за дребезжание? Разве так говорят актеры? Где твоя дикция? Разверни диафрагму!

– Ч-что?

– О никчемный актеришка! Попробуй еще раз. Добавь в голос силы. «Кто здесь?!» Примерно так. Представь, что ты в амфитеатре. Голос должен нестись вдаль. Давай. Пробуй.

– Ч-что?

– Вот за это «что» мой братец Аполлон тебя бы уже убил. И правильно! Я давно советовал ему истреблять плохих актеров или отдавать мне, в солдаты. Зачем им мучиться самим и мучить зрителей? Что у тебя вообще за акцент? Ты можешь говорить разборчивей?

– Нет. Это не мой родной язык.

– А чей же? Мой, что ли?

– Я… не понимаю. Я вообще не актер!

– Как не актер? А чего тогда стоишь в этой позе?

– Не знаю. А ты-то кто?

Возникла пауза. Казалось, незнакомец либо обдумывает такой простой вопрос, либо возмущен тем, что его вообще задали. Выяснилось, что последнее.

– Кто может быть хуже человека, выдающего себя за другого? Только невежа, который сам не знает, кто он есть! Друг мой, тебя где воспитывали? Даже спартанцу известно, что прежде чем просить собеседника представиться, нужно сначала это сделать самому!

Суровая отповедь озадачила Виктора.