– Матера… Интересно, что сказал бы дед?
Последнее – уже не вслух.
* * *
– Дедушка! А что ты в Турции копаешь?
– Не копаю, Сандро, султан пока не разрешает. Езжу, смотрю, фотографирую, карты составляю. Это называется «археологическая разведка». А интересуют меня пещерные города, они на юге, в Каппадокии. Помнишь, я тебе книжку показывал?
Сандро и сам хотел бы поехать с дедом в загадочную Каппадокию, но нельзя, папа не пустит. А еще он слишком маленький, чтобы быть археологом. В настоящей экспедиции положено днем копать древние руины, а ночью отстреливаться от разбойников. Потому бабушка и не хочет деда отпускать, в прошлую поездку его чуть не убили, вернулся с рукой в гипсе.
Внук, впрочем, не сильно огорчается. Скоро он вырастет, поедет с дедом в Турцию – и обязательно возьмет с собой винтовку системы Манлихер-Каркано. Вот только с городами этими не очень понятно.
– Дедушка! А почему города – пещерные? В пещерах первобытные люди прятались, которые неандертальцы и кроманьонцы.
– Не только они. Помнишь, я рассказывал тебе о Византии? В византийском приграничье жить было очень опасно, и люди стали селиться в горах, там спокойнее. Вырубали из камня целые города; пещеры – это подвалы и первые этажи, над ними – обычные средневековые дома и церкви. А когда в Византии запретили иконы, многие, особенно монахи, бежали на окраины и построили много монастырей. Потом Византия пала, города и монастыри разрушились, остались только вырубленные в скалах пещеры. Потому и название такое.
Маленький Сандро честно попытался представить, каково это – жить в пещере. Наверняка там очень сыро и очень темно. Беднягам-византийцам приходилось носить очки и регулярно лечиться от ревматизма. Но все равно – интересно!
– Жаль, что всё разрушилось! Хотелось бы посмотреть на такой город, чтобы настоящий был, живой.
– А ты съезди и посмотри. Один пещерный город, самый последний, существует и сейчас. Мечта историка! Он, кстати, у нас, в Италии, здесь тоже византийцы жили – на юге, в Лукании. Называется город – Матера. Моя Земля.
6
– Не-на-ви-жу любимчиков! – со вкусом, в растяжку проговорил гауптфельдфебель Шульце. – Ничего, в дерьме отмокнете! Служба, горные стрелки, это вам не праздник по случаю закалывания свиньи. Ясно? Спрашиваю, ясно?
И притопнул до блеска начищенным сапогом, словно припечатывая к полу казармы невидимого таракана.
Устав требовал ответа, однако Лейхтвейс предпочел промолчать. Гефрайтер Вилли Банкенхоль, товарищ по несчастью, издал странный звук, нечто среднее между «пфе!» и «ха!».
– Не понял! – Шульце, подступив ближе, многообещающе оскалился. – Характер демонстрируете, Банкенхоль? Ничего, я вас научу службу любить! Для начала – наряд в сортире. Писсуары во всей казарме – ваши.
Месяц назад неведомый художник изобразил господина гауптфельдфебеля в виде орангутанга: тупая морда, покатый, срезанный лоб, в водянисто-голубых глазках – ни проблеска мысли, длинные, ниже колен, руки – и густая шерсть, покрывавшая все тело. Рисунок, весьма сходный с оригиналом, два дня украшал ротный sitzungssaal.
– Смир-р-но! В отхожее место, це-ре-мо-ни-альным шаго-о-ом! Марш!
…Нога составляет угол с телом, в колене не сгибается, носок стопы оттягивается до прямой линии с голенью, нога опускается на землю площадью всей стопы, звук удара чёткий и ясный…
– Раз-два! Раз-два! Что, горные стрелки? Хорошо глядеть, как солдат идеть?
Гауптфельдфебеля рота очень не любила. Лейхтвейсу рассказывали, что прежний «гаупт» был не в пример приличнее, из ветеранов-фронтовиков. |