– Я, знаешь, твоего мнения не спрашивал. Кто ты такой, чтобы судить?

– Меня зовут Хорст Локенштейн. Ремесло мое – воровское, и чужого на горб мне не надо. Но умирать и такому, как я, неохота. Хочешь, чтобы я стал твоим куманьком? Почему бы и нет? Он бы тебе так, возразил, верно?

Арман отвернулся, но все-таки ответил. Нехотя, словно камень жевал:

– Не так. Ему было бы больно, и он просто спросил бы: «Но почему – ты?» Я не совсем правильно выразился… куманёк. Моим другом… Августом Виттельсбахом ты стать не способен – для меня. Но для других – можешь и должен. Там, куда ты попадешь, никто не знает его в лицо. Для них – сойдет. Только не подпускай патетики, уши режет.

Локи сделал в памяти еще одну зарубку. «Куда ты попадешь». Интересно, куда именно? Хорошо бы в Париж, там не только рестораны, там и отели лучшие в мире. Не помешает взглянуть! В Рейхе он уже примелькался, пора искать новые угодья.

Он вдруг понял, что почти не жалеет о случившемся. Париж! Это же венец карьеры!..

Кампо между тем достал из кармана несколько сложенных вчетверо листков машинописи.

– До завтра изучишь. Биография, родственники, предки, знакомые в Штатах… По-английски говоришь?

Сын Фарбаути и Лаувейи невозмутимо кивнул.

– Дюжину фраз могу, даже без акцента. Твою писанину изучу, не беспокойся. Ты вот что скажи, дурачина…

Арман невольно закусил губу. Локи заметил, но виду не подал.

– …Какую он музыку любит? Так настраиваться легче. Если Вагнер – это одно, если Марика Рёкк – другое совсем.

– Музыку? – Кампо явно растерялся. – Ну, джаз любит…

Хорст мысленно одобрил. Наш человек!

– Американское «кантри», новоорлеанский блюз…

– А сам поет?

Арман взглянул изумленно:

– Ты о чем? Разве что в детстве, в школьном хоре… Хотя погоди! Песню он иногда напевает, студенческую. Может, слышал? «Нет мыслям преград, они словно птицы над миром летят…»

Локи хмыкнул:

– «…Минуя границы». Это песня буршей – тех, кого в студенческое братство приняли. Отец мой как раз из буршей, Кенигсберский университет, корпорация «Тевтоника». Лента трехцветная, шапка красная с серебряным вензелем и «альбертусом». Трижды на дуэли дрался! Песню знаю, у нас пластинка была.

Задумался на малый миг, вспоминая, и завел негромким баритоном:

– Хватит! – мертвым голосом прервал господин Кампо. – И в моем присутствии, пожалуйста, больше не пой.

Локи не спорил. Драться не пришлось, «дурачина» оказался не слишком твердым орешком. Тр-р-ресь! И готов.

– Как скажешь! И обрати внимание, мы уже давно на «ты». Значит, привыкли.

* * *

Машинописный листок выпорхнул из пальцев, но Локи даже не заметил. Читал стоя, долго сидеть еще не решался. Первую страницу просмотрел бегло, запоминая главное: 23 года, эмигрант, два лета проработал в цирке, родители хотели женить, да не вышло. Все ждал, когда про шпионов начнется.

Дождался.

– Так он же… Так он же король!

Нет, не мерещится. Черным по белому: «Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский…»

Король!

Локи сглотнул, все еще не веря, потом почесал макушку. Король? Это кто король? Он, этот парень из Штатов? Не-е-ет! Так раньше было, а теперь…

Поднял бумажный лист, расправил:

– Я, Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель…

И подмигнул тому, кто взглянул на него из зеркала:

5

«Крошка Вилли-Винки ходит и глядит…» Еле слышные шаги в пустом ночном коридоре, густые тени в углах, неяркий желтый свет единственной лампочки в бронзовом канделябре.