|
Приблизительно так они и познакомились месяц назад, здесь же, в баре. Подскочил, тряхнул кудрями, зачастил, перемежая слова улыбкой. После первой фразы очень захотелось двинуть приставалу прямиком в челюсть – в гладко выбритый острый подбородок. После второй решила не бить, но дать от ворот поворот, не сходя с места. Однако фраз оказалось куда больше, чем три.
Жоржу Бонису, человеку с гитарой, довелось испытать все это заново, причем с тем же результатом. Вначале нахмурился, потом, расслабившись, протянул широкую ладонь, а вот уже и гитара выглянула из чехла. Арман Кампо был невероятно, нечеловечески обаятелен. Ничего удивительного, профессия обязывает. Жиголо!
5 – Чего разлегся? Встать! Серый сумрак, желтый четырехугольник двери, черный силуэт охранника… Надо встать, иначе будет хуже. Еще хуже. – Н-ну?! Встал, покачнулся, поймал губами клочок сырого воздуха. В тюрь-ме быстро учатся. Не молчать! – Пауль Рихтер, номер 880. Эмигрант, Черный фронт. Силуэт качнулся, надвинулся тяжелой горой. – И чего ты такой красивый, номер 880? Как отвечать, он уже знал. Вбили в первый же день. – Упал с лестницы. Гора весело хмыкнула. – С лестницы, не с лестницы, а днем дрыхнуть не положено. Ясно? Еще клочок воздуха. – Д-да! – Не «да», кретин, а «так точно!» Не ударил, просто толкнул резиновой дубинкой в грудь, но и этого хватило. – Вста-а-ать! И он снова встал. Гора тяжело дышала рядом, от нее несло табаком и тяжелым перегаром. – Эмигранты – все предатели! И ты тоже, понял? Всему есть предел, даже инстинкту самосохранения. Особенно когда понимаешь, что в любом случае останешься виноват. – Я не предатель! Сказал даже не Смерти – самому себе. Ждал удара, но вместо этого с горы вновь донесся смешок. – Не предатель? У нас зря никого не сажают, умник. А ну, приседание на носках! Раз-два-три!.. «Раз-два-три-четыре…» Присел, встал, присел, завалился на бок. – Встать!!! И вновь не ударил – схватил за ворот грязной рубахи, подтянул ближе. – Выжить думаешь, эмигрант? Не надейся. Представь, что здесь твои Штаты, а ты – поганый ниггер!.. Пока смеялся, с гоготом и присвистом, хватило времени сообразить. Штаты?! Он ничего не говорил о Штатах! – Черный фронт, значит? А как зовут вашего бундсфюрера? – Партайгеноссе Кун, Фриц Кун из Нью-Джерси. Ответил, как и спросили, шепотом. Не тайна, об этом его уже спрашивали на допросах. Гора явно удивилась. – А почему – Черный фронт? Партайгеноссе Кун – верный камрад, его сам фюрер награждал. – Я из Германо-американского союза работников искусств. Председатель – Рудольф Боле. Мне сказали, что он друг Штрассера. Я, к сожалению, не знал. Последнюю фразу проговорил не вслух, про себя. Не знал, хотя и следовало. Нацисты казались все на одно лицо, и разбираться в пятидесяти оттенках коричневого он просто побрезговал. Выходит, зря… – Предатель и есть, – гора дохнула алкогольным паром. – Чего стоишь? Приседание на носках. Раз-два-три! Раз-два-три! И снова – шепотом: – Главное, парень, ничего не подписывай, иначе – крышка. Пусть лупят – не подписывай. В лагерь попадешь, найди наших и передай привет от старины Гроссштойсера. Фамилию не перепутай. Гросс-штой-сер… Он снова упал и снова на бок. С грохотом захлопнулась обитая железом дверь. |
