«И мы обязательно найдем этих людей, этого человека, который сделал такое с вашим отцом, и мы засадим его за решетку».

    Она схватила полотенце, подбежала к телевизору, наскоро вытирая лицо, и впилась в него глазами — да, это он, верно, от него можно ждать такого. Безжалостный, хладнокровный негодяй! Очки в проволочной оправе, тонкие, жесткие губы, пальто и шляпа советского покроя. Судя по его виду, он способен на все.

    Он говорил что-то о фашистском узурпаторе в Кремле, и прошло не меньше минуты, прежде чем она поняла, что он вовсе не арестован. Напротив, с ним обращаются с большим почтением. Он прошел по перрону к поезду. Сел в вагон. Никто его не остановил. Она заметила, что на него смотрят милиционеры. Уже на ступеньках вагона он повернулся и поднял руку. Замелькали вспышки. Он сверкнул улыбкой вешателя и исчез в вагоне.

    Зинаида не могла оторвать глаз от экрана.

    Она порылась в карманах куртки и нашла номер телефона, который дал ей Суворин.

    Набрала номер; трубку никто не поднял.

    Она спокойно опустила ее, завернулась в полотенце и открыла дверь на площадку.

    Там никого не было.

    Она вернулась в комнату и раздвинула шторы.

    Никаких следов милицейской машины. Обыкновенное субботнее утро, все больше машин движется в сторону Измайловского рынка.

    Потом несколько свидетелей утверждали, что слышали ее плач, перекрывающий даже шумы оживленной улицы.

    С Келсо справились просто. Его толкнули на полку, бумаги выхватили из рук, дверь тут же закрылась, и молодой человек в черной кожаной куртке сел напротив, вытянув ногу через узкий проход и положив ее на диван возле Келсо, лишая его возможности двигаться.

    Он расстегнул молнию куртки ровно настолько, чтобы Келсо увидел надетую через плечо кобуру, и тут Келсо его узнал: личный охранник Мамонтова из московской квартиры. Это был крупный парень с детским лицом, опущенным левым веком и пухлой нижней губой, и в том, как он уперся в бок Келсо своим ботинком, прижав его к окну, было нечто такое, что давало понять: мучить людей — для него главное удовольствие в жизни, он нуждается в насилии, как пловец — в воде.

    Келсо вспомнил изувеченное тело Папу Рапавы, и его прошиб пот.

    — Вас зовут Виктор? Ответа не последовало.

    — Сколько я должен здесь оставаться, Виктор?

    Ответа снова не было, и после одной-двух не слишком настойчивых попыток потребовать освобождения Келсо замолчал. Он слышал топот в коридоре, и создавалось впечатление, что захвачен весь вагон.

    После этого в течение двух часов ничего не происходило.

    В 10. 20 поезд по расписанию остановился в Данилове, где в вагон вошли новые люди Мамонтова.

    Келсо спросил, может ли он сходить в туалет.

    Молчание.

    Потом они проехали мимо старой фабрики на окраине Ярославля, на глухой стороне которой красовался проржавевший орден Ленина. По крыше бегали мальчишки, поднимая руки в фашистском приветствии.

    Виктор посмотрел на Келсо с улыбкой, и Келсо отвернулся.

    В московской квартире Зинаиды Рапава никого не было.

    Климовы, жившие этажом ниже, потом уверяли, что она вышла вскоре после одиннадцати. Но старик

    Амосов, возившийся с машиной напротив дома, настаивал, что это случилось позже, по его мнению, в полдень. Она прошла мимо, опустив голову и не сказав ни слова, как обычно.