– Происшествие в Национальной библиотеке.

– Еще один неприятный инцидент? – спросил Геркулес, спускаясь по ступенькам.

Впятером они вышли из хорошо обогреваемого театра, и их обдало прохладой безоблачной ночи, необычной для знойного мадридского лета. Линкольна бил озноб: сейчас вполне можно простудиться, подумал американец.

– Французский профессор, – наконец ответил Геркулесу седовласый мужчина. – Не знаю, как такое могло произойти. Мы усилили меры безопасности, однако не в наших силах защитить человека от него самого.

Перед зданием театра их ожидал запряженный лошадьми черный квадратный экипаж. Один из полицейских сел рядом с кучером, а остальные четверо мужчин забрались внутрь. Там, на потертых и продавленных сиденьях не очень-то хватало места для четверых. Экипаж, резко рванув с места, помчался на большой скорости по улицам. Кое-как разместившихся внутри пассажиров сильно трясло от быстрой езды по неровной булыжной мостовой. Они несколько минут молчали, пока Геркулес наконец не заговорил:

– Вы друг с другом уже знакомы. Этот господин – Джордж Линкольн.

– Да, я его знаю, – сказал Манторелья. – Думаю, и он меня помнит.

– Ну конечно, адмирал, – кивнул Линкольн, протягивая руку для рукопожатия.

– Я уже в отставке.

Худощавое лицо Манторельи сохранило прежнее молодецкое выражение, хотя на нем, частично скрытом пышными – кое-где еще русыми, но большей частью уже седыми – усами, уже проглядывались глубокие морщины и мешки под глазами.

– Благодарю вас – вы бросили все свои дела и пересекли полмира, чтобы помочь нам разобраться в этих странных событиях, – добавил Манторелья. (Что-то в его голосе наводило Линкольна на мысль, что этот адмирал в отставке не очень-то уверен, что его, Линкольна, присутствие здесь принесет хоть какую-нибудь пользу.) – Не знаю, что уже успел вам рассказать Геркулес об этих странных происшествиях.

– По правде говоря, Геркулес пока не сообщил мне никаких подробностей. Да у нас с момента моего приезда в Мадрид и не было времени для обстоятельного разговора.

– Понятно. Ваше путешествие, видимо, было утомительным, а наш с вами общий друг не очень-то любит вдаваться в пространные объяснения. Впрочем, если быть откровенным, мы и сами толком не знаем, что об этом думать. Мы все пребываем в полной растерянности.

Геркулес слушал этот разговор с легкой улыбкой, а когда взгляды его спутников обратились на него, сказал:

– В течение сравнительно небольшого промежутка времени – пять недель – два уважаемых профессора совершили членовредительство. А теперь, похоже, к этим двум жутким случаям членовредительства добавился третий. Ну и что мы можем об этом сказать или хотя бы подумать? – Геркулес выгнул бровь дугой и, сделав паузу, – отчего его последние слова как бы зависли в воздухе, – продолжил: – Что нас удручает больше всего – так это то, что профессор фон Гумбольдт так и не оправился после случившегося с ним умопомрачения. Его рассудок сейчас так же пуст, как и его глазные впадины. Что касается профессора Майкла Пруста, то он не только откусил сам себе язык и вследствие этого онемел, но и впал в какой-то странный транс.

– А не является ли это частью какого-нибудь жуткого ритуала? – предположил Линкольн.

– Такая мысль нам тоже приходила в голову, – сухо ответил Манторелья, – однако мы не обнаружили никаких признаков того, что эти два профессора совершали тот или иной ритуал. Нам пока известно лишь то, что один из них – профессор истории, а второй – антрополог.

– В их исследованиях было что-то общее? – поинтересовался Линкольн.