Дмитрий захрапел громче. Дэвид усмехнулся. Если не считать храпа, то теперь он, Дэвид Келлс, – точная копия мичмана Айзенберга, по крайней мере в рамках необходимого.

Чувствуя себя воплощённым милосердием, Дэвид выскользнул из каюты, предоставив спящему Дмитрию и дальше храпеть в своё удовольствие.

Положительным эмоциям не суждено было долго господствовать в душе Келлса.

Успев сделать лишь шаг из кабины гравилифта, Дэвид Келлс почувствовал опасность.

От лифта в разные стороны расходились лучи коридоров и переходов – огромный, бурлящий жизнью организм медсанчасти космической крепости «Бородино» со всеми положенными госпиталями, лазаретами, изоляторами, клиниками и лабораториями. В этот час – условной ночи в госпитальном секторе – пациентам предписывалось спать. Освещены были лишь полупрозрачные двери кабинетов и комнат дежурного медперсонала. Эти матовые двери отбрасывали в коридоры редкие пятна тёплого желтоватого света. Судя по их количеству, госпиталь станции не был перегружен. Самих врачей нигде не было видно, лишь время от времени медсестры или санитары пересекали коридоры, чтобы выполнить назначенные пациентам процедуры.

В общем, панорама госпиталя с центральной лифтовой площадки представляла собой предельно мирное, даже тоскливое зрелище. И вдруг сквозь слой этой умиротворяющей ваты мозг Дэвида пронзило, словно стрелой, ощущение опасности. Келлс напрягся, как собака, учуявшая запах близкой дичи. Сходство с охотничьим псом усиливалось дрожанием напряжённо принюхивающихся к окружающим запахам ноздрей. Точно так же были напряжены и остальные органы чувств Дэвида. Словно огненная нить зажглась в позвоночнике, воспламеняя снопами искр нервные окончания. Взгляд Дэвида стремительно переходил с одного сектора на другой. Более всего Келлс походил сейчас на сжатую биопружину, которой достаточно тревожного сигнала одного‑единственного нейрона, чтобы сорваться с курка и перейти от ожидания к действию.

Развитые веками тренировок охотничьи и боевые инстинкты Дэвида обострились до предела, пытаясь определить, откуда исходит опасность. Перво‑наперво Дэвид убедился, что никто не следит за ним сквозь оптику прицела из какого‑нибудь тёмного закоулка. Шёпотом активировав гремлин‑шкатулку и проконсультировавшись с её обитателями, Келлс отбросил также и версию, согласно которой он мог не заметить особо засекреченного рубежа контроля и стать объектом внимания тех, кто находился за пультами служб безопасности и наблюдения.

И всё же, несмотря на успокаивающую информацию, ощущение опасности, напоминающее непрерывно звучащее шипение растревоженной кобры, не исчезало. Постепенно неясное ощущение переросло во вполне конкретное предположение, а затем и в уверенность, что незадолго до Дэвида неподалёку отсюда прошёл кто‑то очень опасный. В сознании Келлса этот незнакомец предстал чем‑то вроде смерти с косой, алчущей скорбной жатвы. Но более всего поразился Дэвид тому, что этот след, этот аромат смерти был ему смутно знаком. Не встречался ли он с опасным незнакомцем когда‑то раньше?

Мысленно дав себе хорошего пинка, Дэвид заставил себя отбросить эти мысли. Не будь болваном, Келлс! Никогда в жизни ты не встречался с этим сукиным сыном. Доведись вам оказаться в одном и том же месте в одно и то же время – и либо ты убил бы его, либо он – тебя. Другого не дано.

В этой ситуации у Дэвида было три варианта дальнейших действий, учитывая изменение обстановки в связи с появлением на сцене столь значительного персонажа, не заявленного в предварительной программе. Первый вариант: сваливать отсюда подобру‑поздорову, пока этот тип не учуял Дэвида, вторгшегося в его логово. Разумеется, при таком развитии событий выполнение задания катилось, мягко говоря, к чертям собачьим, зато был шанс сохранить секретность миссии бойца «Одиссея».