– Осиррис кррут, кррут! – завопил попугай.

    – Что мне ваш Осирис? – пробурчал Хайло. – Дам дубаря, так к своим пойду, к Триглаву-батюшке, к Моране-матушке… [38] – Глот, глот… – Уж они-то меня узнают, приголубят… – глот, глот, глот… – скажут: честно ты жил, Хайло, и честно помер, упившись пивом… – глот, глот… – вот тебе, парень, еще кувшин такой же дряни…

    Глот, глот, глот… Бумм! Хайло расколотил пустой кувшин о стену. Для чего и почему, не ведаю. Знаком я с многими народами и племенами, что разнятся между собой обычаем, местами обитания, цветом кожи и понятиями о богах, но существует нечто, объединяющее нас в два больших сообщества. Мы, люди Черной Земли, – созидатели, и свидетельство тому наши города и храмы, наши поля, каналы и пирамиды. В привычке созидать греки, римляне, карфагеняне схожи с нами, а вот ассиры, кушиты, ливийцы и северные варвары – разрушители. Увидят чужое святилище – нужно поджечь, захватят город – нужно разграбить и снести с лица земли… Чем не угодил кувшин Хайлу?.. Выпил пиво, и оставь его в покое… Однако – бац! – и о стену!

    Я вышел из казармы. Заря уже угасла, и солнечный диск всплыл на палец над зеленым восточным берегом. По Реке скользили первые лодки рыбаков. К западу, в бескрайней пустынной дали, маячили барханы, разрезанные ослепительно белой полосой дороги. Ближе к нам возносились вершины огромных пирамид, хранивших прах великих фараонов древности – Снофру, Хуфу, Хафры и Менкаура. [39] Усыпальницы помельче и изваяние сфинкса затерялись у их подножий.

    Мы были готовы выступать: припасы собраны, бурдюки наполнены, бойцы построены. Руа и двое убитых солдат лежали на носилках – их полагалось с почестями предать земле, но не здесь, на берегу Реки, а в сухом песке пустыни. Стоявший у казармы грузовоз привлек мое внимание. Я подумал, что коли есть машина, а к ней – дорога и горючее, то почему бы не использовать такую божескую милость. Тем более что водитель у нас тоже имелся – Рени, утопивший свой танк в иорданских водах.

    Я спросил его, исправен ли грузовоз. Машина была в порядке.

    – Возьми десяток немху и поезжай по дороге, – распорядился я. – Надо выяснить, куда она ведет. Возможно, к оазису Нефер. Если так, ты доберешься до него и сможешь вернуться к нам раньше полудня.

    Рени в восторге закатил глаза – должно быть, стосковался по рулю и педалям. Названные им бойцы полезли в кузов, на крыше кабины установили пулемет, подняли ящик с патронами и бурдюки с водой. Потом зафырчал мотор, Рени гикнул от избытка чувств, и мне подумалось, что он совсем еще мальчишка – вряд ли видел двадцать Разливов. Слишком молод для офицера-знаменосца… Вероятно, чин ему дали в силу традиции – на бронеходных колесницах и в воздушных войсках служили не сыновья ткачей, а парни поблагороднее. Знали бы родичи Рени, чем завершилась его служба! Может, знали да помалкивали про лагерь 3/118, гнусную нашу яму… Как говорится, своя кожа ближе к костям.

    Рени запел. Голос его был звонок, и петь он любил – только не божественные гимны и не любовную чушь, которой услаждают слух красавиц, а боевые песни, что сочиняют в особом отделе Дома Войны.

    Над пустыней ветер веет жаркий,

    Край суровый тишиной объят.

    У барханов встали наши танки,

    На песках, что в Сирии лежат…

    Грузовоз помчался по дороге. Из облака пыли, поднятой гусеницами, донеслось:

    В эту ночь решили ассирийцы

    Перейти границу у реки…

    – Грраница, грраница!.