|
Мертвый, фиолетовый, шершавый, в белом налете язык… И несет, несет, до сих пор несет… Будь моя воля, я бы его на Красную площадь в Мавзолей вместо «дедушки» запихал!… Дедушка-то давно уже не опасен, а язык до сих пор несет… Что смеешься? Пусть у него каждый час караул сменяется. Пусть к нему люди ночами в очереди стоят. Пусть увидят воочию виновника всех своих бед.
Извини, о чем я? Да… Так меня в первый раз семилетнего расстреляли юные борцы за демократию… Борцы с тиранией… Мать их ети… Шел шестьдесят первый год. В ноябре «смелые люди» вынесли из Мавзолея мумию «тирана». Втихаря вынесли. Поздней ночью. Всю Красную площадь заборами заставили. Вроде как на капитальный ремонт закрыли. За хрустальным фобом только одна его дочка шла, сестренка инфернального генерала Васи. А «смелые люди» за стенами Кремля дрожащими руками водяру глушили гранеными стаканами… Глушили и на каждый стук вздрагивали. Боялись, что Хозяин неслышной походкой в восточных сапожках к ним в трапезную войдет. И разберется… Хоть и были «смелые люди» вульгарными материалистами, но свято верили в свой вульгарный материализм. А всякая большая вера порождает мистицизм. Впрочем, как и полное безверие тоже. Тут, как говорится, змея кусает свой хвост… А вот и еще водочка! Спасибо, Заинька! «Стрелецкая». Божественное название. Особенно хороша с похмела. На утро «стрелецкой казни». Честное слово, не был бы я «чортом», алкашом бы стал. Капитальное занятие. Ни минуты покоя. Всю жизнь в поиске. Отличное занятие для жаждущих и страждущих душ… Пей, Алик! Пей в последний раз! А мне, к сожалению, нельзя… Только самую чуточку. Чтобы свое капитальное призвание не забыть. Вот так! Божественно! Значит, в ноябре они тирана похоронили, а на следующий день мой папа, летчик-чекист, повесился у себя в кабинете. На шнурке от оконной шторы. А окно выходило как раз на Исаакиевскую площадь. Он там работал в одном учреждении. В каком? Ладно, скажу. Доверие за доверие. В «Астории» он работал. В «Интуристе». Заместителем директора. А «Интурист» и КГБ — это же одна организация… Говорят, народ по площади мимо окна два часа ходил. Глядел на его синий высунутый язык. Не решались в учреждение постучать. Сообщить о несчастье. А скорее всего подумали, что так и надо. Тирана закопали и с прихвостнями его расправляться начали. Вот и повесили одного для всеобщего обозрения. Может, и повесили… Не знаю. Записки, говорят, отец не оставил. А может, и оставил?… Нам с матерью было уже не до этого. Переехали мы срочно с Васильевского острова в жуткую коммуналку на Петроградской. Где нас никто не знал. Мать пошла работать в бухгалтерию. Специально! Как на каторгу. Это сейчас бухгалтер стал самым крутым человеком в фирме. А тогда… самая гнусная и ничтожная должность была. Аркадий Райкин очень любил тупых кретинов в бухгалтерских нарукавниках изображать. При царе любимый объект для сатириков был — городничий. И у Гоголя, и у Щедрина. А в советское время — бухгалтер. Выше несчастного бухгалтера советская сатира не поднималась. Вот мать и пошла в бухгалтерию, как на каторгу. За грехи своего «кровавого» мужа-чекиста. Хотя какие уж он мог злодейства в охране инфернального генерала творить? Не знаю… Бог ему судья. А мать придумала соседям версию, что отец мой геройски погиб в небе Северной Кореи. И показывала всем фотографию летного полковника. Удивительно похожего на меня. Почему в Северной Корее? Ну как же… Тогда любимый анекдот был. Летит, значит американский ас на «Сейборе», а на него корейские МИГи заходят. И слышит американский ас в наушниках их корейский разговор: «Ваня, заходи сзади. Мы его сейчас п… накроем!» Наверное, очень моей маме этот анекдот нравился. |
