|
Очень она томилась в обшарпанной, бедной адмиральской квартирке. А год был уже семьдесят второй. Расцвет застоя. И застаивались люди по-крупному. Конечно, не сравнить с нынешними. Но все-таки… Египетские белые спальни, румынские лакированные гостиные, кирпичные трехэтажные дачи, средиземноморские круизы… А что ожидало меня? Твердая зарплата в секретном НИИ и подписка о невыезде. Все! Но расстались мы со Светкой не сразу. Адмиральша была умной женщиной. На праздники, кажется на седьмое ноября, она уехала к адмиральским сослуживцам. А Светка пригласила меня в гости к себе. На Наличную. Я был вне себя от счастья. Я-то не знал, что это наш последний вечер, и она пригласила меня, чтобы попрощаться со своей любовью. А я-то этого не знал!
Это был божественный вечер… И ночь… Она сама попросила меня остаться на ночь… Оказывается, ей мама разрешила… В первый и последний раз со мной… Добрая была мама. Вот тогда я взлетел… Я парил в астрале, в межзвездном пространстве, и видел с высоты два барахтающихся на широкой адмиральской кровати молодых потных тела… Между собой мы назвали эту ночь «тайное венчание»… Романтики, блин… Утром мы гуляли с ней по заснеженному Васильевскому. Рано выпал тогда снег. Бродили по всем трем мирам, и я чувствовал себя бессмертным. На следующий день она не подошла к телефону. А еще через некоторое время состоялось комсомольское собрание института. Проводил его молчаливый Николай Николаевич Паршин, парторг факультета. В тот раз он не молчал. Он говорил. Речь его продолжалась целый час. Я понял, как я его недооценивал. Он раскрыл всем мою тайну, растоптал мою легенду о герое-отце. Он упрекал меня в заведомо гнусной, вражеской лжи. Какое ему дело? А я забыл сказать, что наш факультет сугубо секретный. При поступлении уйму анкет пришлось заполнять. Потом их долго проверяли в первом отделе. И в УКГБ. Оказалось, что я обманул высокую государственную организацию. Я скрыл, что я сын кровавого сталинского приспешника. Эх, был бы жив мой инфернальный тезка… Но он свою Победу начал праздновать еще с битвы под Москвой… С сорок первого года… Вот так… Но самым страшным было не его выступление… Конечно. Ее. И моих романтических друзей. Тогда меня расстреляли во второй раз! Друзья-романтики рассказали всем, что я к тому же поэт. Пишу антисоветские песни. А она даже процитировала наизусть строчки про сомкнутые уста. И объяснила, к кому эти строчки следует относить. Аккуратный молчальник побагровел. Он орал на меня: «С кем ты борешься, щенок! С советской властью? Она на века! А ты будешь раздавлен и превращен в пыль!» Он долго кричал. А я думал, что советской власти не простоять века. Не стоит долго власть на мелкой подлости… Ну вот… Выгнали меня из любимого института. С треском. Я хотел на заочное перевестись… Не взяли… На работу в морской институт не брали… Я стал газеты и телеграммы разносить. Помогать маме-бухгалтерше. А вечерами научную работу писал по неконтактным системам оружия. Через три месяца меня вызвали в УКГБ. Следователь с поэтической фамилией Надсон попросил меня почитать мои стихи. Я прочел ему несколько про капитанов. Он похвалил от души и сказал, что поможет мне восстановиться в институте, если я соглашусь на них работать. «Это же у тебя семейное. Все-таки твой отец нашим полковником был…» Вспомнили! А где они были, когда мой отец на шнурке вешался? Где они были, когда меня из-за него из института выперли?… Я и сказал ему все, что об их организации думаю. Он был расстроен таким поворотом и заявил, что меня выселяют из любимого города, как тунеядца. Моя работа на почте в счет не шла. Так как считалась временной. Штампа в паспорте не было. И отправился я в город Кириши. На строительство химического гиганта. |
