— Вот так всегда, — вздохнула Лера. — Нет слов. Слов нет и смысла нет.

И замолчала.

А я практически на физическом уровне, всеми фибрами своими и жабрами ощутил, как её сознание начинает затягивать та жуткая воронка, куда рано или поздно, схлопнувшись в точку, устремиться всё сущее. Как, постепенно теряя волю к жизни, начинает моя девонька предчувствовать скорое освобождение. Как близко подошла она к тому, чтобы отбросить постылую телесность, превратиться в светлый журчащий ручеёк и влиться в лучезарный поток небытия. Почувствовал я всё это, здорово разозлился, прежде всего, конечно, на себя, и рубанул:

— Давай кончай нудить. Раскисла, понимаешь. Повод нашла. Нет повода. Нету его. Потому что ты баба, а не мужик. Баба. А раз баба, значит, когда-нибудь да понесёшь. По любви ли, по залёту — не важно. Главное — понесёшь. А потом ребятёнка родишь. Девку или парня. Или, даст бог, сразу несколько. А как родишь, так и обретёшь ответы. Все проклятые вопросы снимутся тогда одним махом. Фьють, и как и не было их.

Тут я не пожалел Силы одного из заряженных колец и сотворил из ничего цветок одуванчика. Повертел в руке, дал ему состариться, а когда яичная желтизна сменилась сединой, взял, да и — фу-у-у — сдул все эти парашютики.

Смотрела Лера на то, как разлетаются эти воздушные штучки по комнате, моргала ресницами и повторяла:

— Как это? Как? А? Как это?

То был шок от столкновения с чем-то совершенно невиданным. Мне уже ни раз и ни два приходилось встречаться с подобной реакцией. Но вот дальше…

На лице девушки появилась такая беззащитность, что меня с головой накрыла волна жалости. Не выдержав, я потянулся и провёл рукой по её волосам, погладил дурочку. А она вдруг ухватила мою руку, притянула к лицу и ткнулась носом в ладонь. Спрятаться, видать, решила от страшного и неуютного мира.

Но не вышло.

Сразу отпрянула, будто током долбануло, а затем прошептала, кольнув меня быстрым взглядом:

— Пахнет.

— Чем пахнет? — Я поднёс к носу и понюхал ладонь. — Бензином? Спиртом? Табаком?

Она слегка качнула головой и произнесла так тихо, что я не услышал, а прочитал по губам:

— Духами. Дорогими. Очень-очень… дорогими.

Её список неправд, обид и претензий к жизни вмиг пополнился новым пунктом, сдерживать она себя не стала и тут же разревелась.

Моё сердце чуть не лопнуло, кинулся было утешать, да понял, что бессмысленно, любое слово утешения — хворост в огонь. Тогда обнял её бережно, но крепко, поскольку вырваться пыталась, и прочитал, почти пропел заговор на сон:

Сладость снов, сойди, как тень,

Сон, дитя моё одень.

Сны, сойдите, как ручей

Лунных ласковых лучей.

Сладкий сон, как нежный пух,

Убаюкай детский слух.

Ангел кроткий, сладкий сон,

Обступи со всех сторон.

Ещё договаривал последние слова, а девчонка уже перестала вырываться, обмякла, голова её безвольно повалилась на моё плечо. Уснула бедолажка. Я поднял её осторожно на руки, потом уложил на кровать и накрыл одеялом.

— Умиляет картинка, — вполголоса сказал Ашгарр, нарисовавшись в дверном проёме.

— Да иди ты, — процедил я сквозь зубы.

— Серьёзно говорю, — попытался оправдаться поэт.