Урман даже не охнул. Он не охнул, зато я, глядя на то, как расползается дымящееся пятно на груди упокоенного випа, воскликнул:
— И на кой хрен ты это сделал, Штым?
— Плохой он был испольщик, — доверительным тоном, как старому другу, ответил личер. — Ненадёжный. Короче, заслужил, поганец.
— Возможно, и заслужил, только он был мне нужен.
— Зачем это?
— Затем.
Штым зевнул так, что аж на слезу его пробило, растёр слезу эту одинокую по плохо выбритой щеке и сказал:
— Небось, дракон, хомма с него хотел стребовать?
— Откуда знаешь? — напрягся я.
— Как это откуда? Всё оттуда же. Силу берём по праву, память — в нагрузку. Чужие мыслишки — дрянь несусветная, спору нет, но иной раз бывает что и на руку. — Он пнул ногой дымящегося Хабиба. — Видишь, что без присмотра творят. Хулиганства безобразничают. А иной раз и в спину пырнуть норовят.
Переварив то, что он сказал, я осторожно поинтересовался:
— Надо понимать, ты теперь знаешь, где скрывается горбун?
— Ну а как же, дракон, конечно. Теперь-то.
— А поделишься?
Штым посмотрел на меня пристально, потом расплылся в подобии улыбки, оскалив кривые прокуренные зубы, и продекламировал нараспев:
Та Сторона алкает естества.
Но, словно море в шумный час прилива,
За волнолом плеснувши, справедливо
Назад вбирает Волны. Торопливо
От своего уходит торжества.
После чего восхищённо потряс головой:
— Да ты, дракон, типа того… витий.
— Угу, — кивнул я. — Витий. Только не я — другой. Так ты ответишь?
— Про хомма-то? Про хомма — запросто. Дворец ледовый знаешь?
— Недостроенный?
— Вот-вот. Там твой горбун. Иди, бери.
Ни доли секунды больше не желая оставаться в этом паршивом месте, я сразу потопал на выход. Но на пороге остановился, обернулся и сказал:
— Спасибо тебе, Медовый.
— Это тебе, дракон, спасибо, — ответил вновь растянувшийся на диване личер. — Ты спас меня.
— Ты первым, — напомнил я.
— Ну, коль так считать, то ты, дракон, тогда уж Воронцову скажи спасибо. Это он мне шепнул, где Урмана ловить. А так бы…
Штым не говорил, щёлкнул пальцами, свечи тут же погасли и сделалось темно.
Выйдя на свежий воздух (ох каким же он мне действительно свежим показался после тамошней вони и гари), вздохнул я полной грудью, умыл лицо дождём и пошёл спешным шагом к машине. А по дороге пытался понять, кто же кого в этой истории использовал грубо. Я ли Воронцова, Воронцом ли меня или Медяковый Штым нас обоих. Думал-думал, но так ничего и надумал. И так решил: да какая, собственно, разница, кто кого. Этот мир на том и стоит миллион лет, что все всех имеют. И ещё миллион на этом простит.
Глава 20
Запасную обойму я нашёл в бардачке в тот момент, когда перебирался по плотине на левый берег. Сунулся за сигаретами, и вот она. Когда и при каких обстоятельствах я её туда закинул, в упор не помнил, и, честно говоря, даже не попытался вспомнить. Хотя надо было бы, конечно. В последнее время всё чаще так бывает, что погрузишься в глубины своего богатого внутреннего мира, а на том, что в это время делают ноги-руки и куда смотрят глаза, не сосредоточиваешься. Эдак и пропасть недолго. Но сейчас мне было не до самоанализа, нашёл и нашёл. Перезарядил пистолет на ходу и сунул его обратно в кобуру.
Подъехал я замысловатыми развязками к тому безобразию, которое задумывалось как ледовый дворец, да в виду крайней скудности городского бюджета так им и не стало, где-то в половине пятого. |