— Это кто же писал сие послание? — спросил Матвей Иванович.

— Казак Серединенской станицы Ермолай Гаврильевич… А вот фамилии-то и не удосужил приписать.

— Ну и без фамилии того казака век помнить буду… Налей-ка от наших донских корешков. — И Матвей Иванович выпил без передыху кружку вина.

Он лежал без сна, вспоминая родной Дон и город Новый Черкасск, который не без его великого труда и старания основан. Теперь там, а точнее в шести верстах от города, в Мишкине, оставались жена и дочери.

При воспоминании о дочерях боль оттеснилась, хотя и чувствовался еще у сердца неприятный холодок. Дочек у Матвея Ивановича три: старшая Екатерина, средняя Анна и младшая Мария. Екатерина — падчерица, дочь второй жены, однако Матвей Иванович поровну делил между ними внимание и любовь. Старшая и младшая обзавелись семьями, а средняя, Анна, пока одинока. И лицом, и статью, и характером удалась. Мужа б ей хорошего, чтобы счастье сполна испытала…

Утром Матвей Иванович был у Кутузова.

— Чем провинился, ваша светлость?

— Царская воля, что божья. Смогу ли перечить? — Развел руками Михаил Илларионович.

— Значит, решение окончательное?

— Что поделаешь, Матвей Иванович? Все ходим под богом.

— Кому прикажете передать полки? — Больше всего боялся, что казаки попадут под начало неумного генерала, которых в армии было немало.

— Милорадович примет.

Милорадовича Матвей Иванович уважал: боевой генерал, не паркетный шаркун.

— А мне-то как?

— Находиться при мне. Вот придет с Дона ополчение…

Донское ополчение! Как же это он, Матвей Платов, забыл о нем? Ведь сам же писал оставшемуся за него наказному атаману Денисову, чтоб тот ускорил отправку казачьих полков… Вот оно, спасение! Казачьи ополченцы! Только согласится ли император оставить его во главе?.. Согласится! Уж если фельдмаршал обещал, то своего добьется даже у царя. Не хотел же тот назначать главнокомандующим Михаила Илларионовича, а назначил-таки против своей воли! Народ потребовал.

— Спасибо, Михаил Илларионович!

— Война еще не кончилась, атаман. Предстоит не только выгнать Наполеона из России, но и изничтожить. Схватить бы его, молодца… А? Что скажешь, Матвей Иванович?

— Схватить? Не легко это сделать. Вокруг него гвардия: и Молодая и Старая. Молодцы — один к одному. Не подступиться… — Атаман пощипал в раздумье короткий ус. — Впрочем, подумать надо. Вот придет казачье ополчение, тогда и можно размыслить, как устроить закидку на Бунапарта.

— Слышал я, что вы с ним встречались, с Бонапартом-то?

— Было такое. Даже одарил меня табакеркой.

И Матвей Иванович достал ее из кармана.

— Ну-тко, — протянул руку Кутузов. Он взял золотую, в большой пятак, вещицу и стал внимательно рассматривать. На крышке не очень искусно вделан антик, видны следы от украшений. Самих украшений нет. — Кто ж так над ней потрудился?

— Грешен малость, Михаил Илларионович. Бриллианты выломал, послал дочери. Тут был один особливо красив, Анне, моей средней, достался, на приданое. И портрет Бунапарта был. Только я его выломал: чего лик вражий при себе носить! Заменил антиком… Привык к ней, пять лет пользуюсь.

Матвей Иванович тяжело вздохнул.

— Не удручайся особливо, атаман. Потерпи. Придут казаки с Дона, и примешь их под свое начало.

На первое сентября Кутузов назначил в деревеньке Фили Военный совет, чтобы определить дальнейший план и решить судьбу Москвы. Деревня находилась в двух верстах от Дорогомиловской заставы Москвы, всего в одном переходе.