Поутру 19 марта союзные войска вступили в Париж. Шествие открыл лейб-гвардии казачий полк генерала Орлова-Денисова. За ночь донцы вычистили коней, амуницию, и гвардейцы имели грозный и вместе с тем привлекательный вид.

После донцов проследовала колонна генералитета, в которой находился и Платов. Он ехал рядом с Раевским. За генеральской колонной повзводно шла пехота и кавалерия, замыкали шествие артиллерийские батареи. Миновав предместье Сен-Мартень, войска вступили на внутренний бульвар столицы и по нему вышли к Королевской улице, на площадь Людовика, а затем на Елисейские поля.

Казачий полк Гордеева расположился на окраине столицы, в домах горожан.

На второй день казак Прохор Кутнев отпросился у хорунжего в город, купить дратву: в сотне он числился чеботарем.

— Иди, да не задерживайся, — предупредил хорунжий.

В городе творилось невообразимое. Народ заполнил улицы, скверы, площади. На стенах домов расклеены прокламации: «Жители Парижа! Правители наши были бы изменниками противу вас и Отечества, если бы по низшим уважениям личности заставили долее молчать глас совести, — читал вслух грамотный. — Она же громко вопиет, что всех злосчастий, вас удручающих, виной один человек…»

— Кто же? — вопросили из толпы.

— Известное дело кто: Наполеон!

— Не сметь упрекать императора! Он — великий из великих!

— Тот-то великий, что принес нам столько горя!

— Будь проклят твой великий! Мой муж не вернулся из России!

— У меня погиб в Италии брат!

Особенно многолюдно было вблизи тех мест, где расположились на постой войска. Предприимчивые торгаши развернули бойкую торговлю, сбывая втридорога несведущим в коммерческих делах солдатам сомнительного качества товары и различные безделушки.

Прохор ловил на себе любопытные взгляды, кивки и с чистосердечной простотой отвечал.

На дверях многих закусочных висели картонки с выведенным непонятным для французов словом бистро. Прохор зашел в одно.

— О-о, бистро, бистро! — засуетился хозяин и поставил перед ним стакан вина и какую-то закуску.

— И себе! — гость ткнул пальцем в грудь хозяина.

— О-о! Да-да! — ответил тот.

Они выпили густое, кофейного цвета вино.

— Хорошо! — подмигнул казак.

— О-о, хо-ро-шо, — с трудом выговорил француз. Прохор пошел дальше, вышел на городскую площадь, где за сквером возвышался кафедральный собор. Неожиданно пред ним вырос монах, осенил Прохора крестом и заговорил. Прохор слушал непонятную речь, улыбался. Вокруг образовалась толпа. Какой-то бородач тыкал пальцем в грудь Прохора, что-то спрашивал.

— Казак я, казак, — объяснял Прохор. — Донской я… В Париже — Сена, в Расее — Дон… Понимаешь?

— До-он, до-он, — улыбался бородач и показывал на колокольню собора.

Чернявая красотка вызывающе посматривала на Прохора. «Ах, шельма! Такую бы приласкать!» — промелькнула у него грешная мысль. Прохор озорно подмигнул, и она в ответ залилась смехом. Потом бесцеремонно ухватила его под руку и увлекла с собой…

Вернулся Прохор в полк на рассвете. В висках ломило, на душе было муторно.

— Дратву-то хоть купил? — спросил хорунжий.

— Купил, только шут знает, где ее задевал, — соврал Прохор.

Однажды Матвей Иванович попал на Елисейские поля, где располагались бивуаком казачьи полки. В сопровождении начальников обошел лагерь.

— Дозвольте, ваше сиятельство, стихи в вашу честь прочитать? — выступил вперед есаул.