В следующий приход к Ливенам Матвей Иванович встретил немолодую женщину, которая при его появлении засмущалась, сказала что-то непонятное.

— Это наш друг дома, мисс Элизабет, мы называем ее по-русски Елизавета Петровна. Отец ее был сэр Питер.

Начался пустячный салонный разговор, в котором Дарья Христофоровна была переводчицей.

— Понравилась ли ему Англия? — спросила гостья.

И он ответил, что очень: кругом чистота, порядок, и народ живет попривольней.

— А разве у вас хуже? — женщина явно проявляла к нему интерес.

Он уклончиво ответил, что живут по-всякому, а вот погода здесь несносная: дожди да туман ему не по душе, с трудом их переносит.

— А у вас в России лучше? Нет дождей и туманов?

— На Дону у нас раздолье. Кругом степь, воздух настоян на чебреце да полыни.

— Вот вы и пригласите к себе Елизавету Петровну. Пусть погостит, — прежде чем перевести слова, подала мысль Дарья Христофоровна.

— Почему бы не пригласить? Гостям мы завсегда рады.

— О-о, благодарю, благодарю! — восторженно ответила гостья.

Следуя строгим правилам, она в доме не задержалась, раскланявшись, удалилась.

— Ну и как вы ее находите? — проявила любопытство хозяйка. — Правда, добрая женщина?..

— Приятная, — ответил он.

Вечером Матвей Иванович долго думал о новой знакомой. Пытался представить, как он появится с ней на Дону и как ее встретят дочери да невестки. Зятьев и сыновей он в счет не брал: они мужчины, поймут его.

Через неделю, когда визит завершался и все готовились к отъезду, он заболел.

Ливен успокоил: Матвей Иванович уедет позже, а до выздоровления с ним остается Виллие.

В тот же день побывала и Дарья Христофоровна с Элизабет. Посидев немного, умчалась, оставив у постели больного приятельницу.

Достав из сумочки клубок шерсти и спицы, Елизавета Петровна принялась вязать. Руки ее легко и быстро ходили, и почему-то Матвею Ивановичу казалось, что они схожи с руками покойной Марфы Дмитриевны.

— Вам, наверное, тяжело у больного сидеть?

Он сказал по-русски, однако она поняла, улыбнулась, положила руку на лоб.

— Ничего, все будет хорошо, — ответила по-английски, и Матвей Иванович тоже ее понял.

И вот он выздоровел.

По нешироким сходням он поднялся вместе с Елизаветой Петровной на судно. Моложавый русский капитан лихо вскинул руку, во весь голос отрапортовал. В строю стоят загорелые, широкогрудые, подобранные один к одному матросы, свои, русские. И на мачте бьется русский флаг.

— Разрешите сняться с якоря? — спрашивал капитан.

— Конечно, братец. И чем скорей, тем лучше.

Загромыхала цепь, засуетились матросы, вознеслись по веревочным лестницам на мачты и проворно забегали по реям. Тяжелые паруса ожили, фрегат дрогнул, и за бортом зажурчало.

С берега донеслись залпы салюта, в ответ на корабле рявкнули орудия.

— Посмотрите-ка, Матвей Иванович!.. Да не туда. — Рядом стоял доктор Виллие, указывал на большой корабль, вдоль борта которого и на реях замерли английские моряки в черно-белой форме.

— Что это? Опять почести… Надоело, право.

— Да ведь это же тот самый корабль. Команда честь вам отдает. Видите, на борту написано: «Граф Платов»?

Две недели назад его повезли на верфь, сказали, что будут спускать со стапелей на воду новый корабль, а он будет при сем в качестве почетного гостя.

На верфи толпился народ, опять были рукоплескания, приветствия. Его попросили, чтобы выбил молотком клин из-под доски, а когда Матвей Иванович это сделал, судно под ликующие крики заскользило по направляющим брусьям и тяжело осело в воду.