Филипп озадаченно посмотрел на него. В его взгляде не было ни удивления, ни радости. Он просто смотрел пустыми, словно стеклянными, глазами.

— О, очень мило с твоей стороны, — сказал он. В его голосе не было никаких эмоций, даже обычной жадности.

Реардэн не мог разобраться в возникшем чувстве. Он ощутил странную пустоту, словно что-то рушилось внутри него, и вместе с тем необъяснимо обременительную тяжесть. Он знал, что это разочарование, но спрашивал себя, почему оно такое мрачное и уродливое.

— Очень мило с твоей стороны, Генри, — сухо повторил Филипп. — Я удивлен. Не ожидал этого от тебя.

— Неужели ты не понимаешь, Фил? — весело сказала Лилиан. — Генри сегодня выплавил свой металл. — Она повернулась к Реардэну: — Дорогой, может, объявить по этому поводу национальный праздник?

— Ты добр, Генри, — сказала мать, — но не так часто, как хотелось бы.

Реардэн стоял, глядя на Филиппа и будто ожидая чего-то. Филипп посмотрел в сторону, затем поднял голову и взглянул ему прямо в глаза:

— Ты ведь не очень-то беспокоишься об обездоленных? — спросил он, и Реардэн, с трудом веря в это, услышал в его голосе укоризненные нотки.

— Нет, Филипп, не очень. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.

— Но эти деньги — не для меня. Я собираю их не в личных целях. У меня нет абсолютно никаких корыстных интересов. — Он говорил холодно, с сознанием собственной добродетели.

Реардэн отвернулся. Он вдруг почувствовал сильное отвращение; не потому, что Филипп лицемерил, а потому, что он говорил правду. Реардэн знал, что Филипп именно так и думает.

— Кстати, Генри, ты не возражаешь, если я попрошу тебя распорядиться, чтобы мисс Айвз выдала мне сумму наличными?

Реардэн обернулся и удивленно посмотрел на него.

— Видишь ли, «Друзья всемирного прогресса» — очень прогрессивная организация, и они всегда утверждали, что ты представляешь собой наиболее реакционный общественный элемент в стране; нам неловко вносить твое имя в список благотворителей — нас могут обвинить в том, что мы тебе продались.

Он хотел влепить Филиппу пощечину. Но почти невыносимое презрение заставило его лишь закрыть глаза.

— Хорошо, — сказал он тихо, — ты получишь деньги наличными.

Он отошел к окну в дальнем конце комнаты и стоял, глядя на зарево, полыхавшее в небе над заводами.

Он услышал, как Ларкин выкрикнул ему в спину:

— Черт побери, Хэнк, тебе не следовало давать ему эти деньги!

Затем он услышал холодно-веселый голос Лилиан:

— Ты не прав, Пол. Ох как не прав! Что бы случилось с его тщеславием, если бы он время от времени не давал нам подачек? Что стало бы с его силой, если бы он не подчинял себе людей послабее? Что бы с ним стало, если бы он не содержал нас? Это совершенно нормально, я его ни в чем не обвиняю. Такова человеческая природа. — Она взяла браслет и вытянула руку вверх, показав, как сверкает металл в свете лампы. — Цепь, — сказала она. — Красивая, правда? Это цепь, на которой он всех нас держит.

Глава 3

Вершина и дно

Потолок был низким и тяжелым — как в подвале, и, проходя по комнатам, люди невольно пригибали голову, словно тяжесть нависавшего сверху панельного свода давила на плечи. Круглые обитые темно-красной кожей кабины были встроены в каменные стены, выглядевшие так, словно их разъели время и сырость. Окон не было, лишь полоски голубоватого света, напоминавшего о светомаскировке при военном положении, пробивались сквозь проемы в каменной кладке. Узкая, длинная лестница вела вниз, словно спускаясь глубоко под землю. Это был самый дорогой бар Нью-Йорка, и находился он на крыше небоскреба.

За столом сидели четверо мужчин.