Влад не подчинился. Сержант, манипулируя автоматом, как царевна-лягушка стрелой, перевернул его и ткнул прикладом Владу по носу. Мне казалось, что развитие событий было настолько очевидным, что увернуться от удара или же перехватить приклад было совсем просто. Но Влад не сделал ни того, ни другого, отвернул лицо, с которого веером разлетелись капли крови, и боднул головой перегородку, шлепнув по ней ладонями, как по африканскому тамтаму.

Филин поделился с сержантом властью, но тот еще не научился применять ее. Удар, который несколько минут назад свалил меня на пол, лишь пустил Владу кровь. Ложиться на затоптанную ковровую дорожку мой друг не собирался, несмотря на то что сержант почти умолял его сделать это, и я, интуитивно почувствовав в своем друге лидера-бунтовщика, начавшего сопротивление, выдернул поручень из гнезд и, размахивая им, как нунчаками, кинулся на сержанта.

– Не надо!! – зашипела Регина, поворачиваясь ко мне и подставляя грудь, где так не хватало отчетливого рельефа. – Он тебя убьет! Не сейчас!

Она словно попала под колеса моему автомобилю, и, опасаясь, что я не смогу остановиться и растопчу ее, Регина метнулась к двери купе. Ее темечко попало под мой подбородок, и я воинственно клацнул зубами, едва не прикусив себе язык.

Она все испортила. Осторожности во мне оказалось намного больше, чем было надо, и, вместо того чтобы ураганом снести девушку со своего пути, я запутался в ней, как футбольный нападающий в ногах защитника, и повалился на пол.

Щели между окнами и шторами, горевшие солнечным светом, вдруг погасли, словно вагон нырнул в тоннель. Штора на разбитом окне беременно выгнулась и сорвалась с карниза, впуская через оконный проем тугую черную струю. Она ударилась в перегородку и, распространяя едкий запах ацетона, аспидными брызгами разлетелась по коридору.

Никто ничего не понял. Я, сидя на полу рядом с Региной, машинально растирал по тыльной стороне ладони черные маслянистые капли. Они размазывались, жирно блестели и клеили пальцы. Большое пятно на перегородке под напором горячего ветра быстро высыхало и морщилось. Штора, сорвавшись с окна, пришлепнулась к двери купе, как банный лист к известному месту, и мелко дрожала углами. В белом, горячем квадрате окна мелькали столбы электропередачи и волнами плавали провода, похожие на нотную разлиновку.

Филин, низко пригнувшись, вприсядку перебежал под окном. Он держал свои многочисленные средства связи, как бомбы с торчащими из них запалами, и напоминал героя, идущего на самопожертвование. Под его ногой хрустнули суставы моих пальцев. Если бы я лежал ничком, Филин, наверное, прошел бы по мне, как по бревну. Раздвинув наши с Региной головы, как кусты, он сдвинул край шторы на залитом краской окне. За стеклом чернела непроглядная ночь. Филин кинулся ко второму окну, рванул край шторы. Его искаженное лицо отразилось в черном стекле, а рука скомкала край шторы, словно воротник подполковника, не сдержавшего слова.

– Закрасили! – сказал он сержанту, плохо улыбаясь. – Залили окна краской, как в дурдоме… Что он?

Филин спросил про Влада, но не посмотрел на него. Мой друг все еще упирался головой в перегородку, по которой гнали вниз наперегонки две вишневые струи.

– Разговаривал с негром, – ответил сержант.

– Хорошо, – кивнул Филин. – Будем готовить очередного. – В его кулаке придушенной мышью запищала радиостанция. – Я тоже ничего не вижу, милый мой! – ответил Филин в микрофон. – Выбей ветровые стекла, ничего другого предложить тебе не могу.

Последние слова его относились к человеку, который находился вместе с машинистами в кабине тепловоза, и только сейчас я понял, что локомотив и следующий за ним вагон СВ облили черной краской, сделав стекла непроницаемыми.

Филин повернулся к Владу.