Он оглянулся. Нет, никого нет. Медина наверняка наконец-то умер. И конечно, умер комиссионер Бенгоа. Или у него уже нет торговых дел.

Он медленно пошел к дому, где родился, и опять ощутил такое же волнение, какое испытал при смерти отца, услышав равномерный стук машин. Не дойдя полквартала, остановился и понял, что уже не войдет в тот дом и не повидается с братьями, хотя сейчас ему самому причина не ясна. Вместо того, чтобы войти в дом, он направился на площадь и сел на одну из скамей вблизи пальмовой рощицы, где они, мальчишки, бывало, прятались летними ночами. Кинотеатр «Колон» — из вечности на него смотрели Уильям С. Харт и Эдди Поло в ролях ковбоев, служащих в канадской Королевской конной полиции.

Потом отправился на кладбище. Старые кирпичные склепы, окрашенные в розовый или голубой цвет, с живыми изгородями из синасины или кактусов. В наступавших сумерках он разбирал надписи, имена, звучавшие в детстве, фамилии исчезнувших родов, проглоченных Буэнос-Айресом в тридцатые годы, когда из-за кризиса число жителей в сельской местности сократилось в десять раз, и их покойники остались еще более одинокими, чем прежде.

Вот семейство Лос Пенья. А вот могила Эсколастики. Старшая сеньорита, это она. Таинственная старая дева, вся в кружевах и побрякушках, с манерами исконной аргентинки, произносившая «паис» и «маис» с ударением на «а». Семьи Прадосов, Ольмосов, век тому назад противостоявшие набегам из пампы. И также семья Мурреев.

In loving memory

of

John С. Murray

Who departed this life

january 21 th. 1882

at the age of 40 years.

Erected by his fond wife and children.

И вот, наконец, слегка покосившееся надгробие его матери:

Мария Зено де Бассан

Родилась в Венеции в 1870 г.

Скончалась в этом селении в 1913 г.

И рядом могилы отца и братьев. Бруно долго стоял там. Потом понял, что это бесполезно, что уже очень поздно, что надо уезжать.

О безмолвные камни

обращенные к неведомым краям тишины

свидетели ничто

свидетельства завершения судьбы

беспокойного и вечно недовольного рода

заброшенные рудники

где в прежние времена

слышались взрывы

а теперь одна паутина.

Он направился к выходу с кладбища, бегло читая или вспоминая другие имена из своего детства: Аудиффред, Деспуис, Мерфи, Мартелли. Как вдруг с изумлением увидел камень, на котором значилось:

Эрнесто Сабато

Пожелал быть погребенным в этой земле

с единственным словом на его надгробии

МИР

Он оперся на невысокую ограду и закрыл глаза. Постояв, он все же покинул кладбище с чувством, что ничего тут нет трагического: траурные кипарисы, тишина надвигавшейся ночи, воздух с легким запахом пампы, эти едва заметные, приглушенные впечатления детства (подобно тому, как путешественник, уезжающий навсегда, из окна вагона стыдливо машет рукой на прощанье) вызывали в нем скорее ощущение грустного покоя, как у ребенка, который кладет голову на колени матери и закрывает глаза, еще полные слез после страшного сна.

«Мир». Да, конечно, именно в этом и, возможно, только в этом нуждается тот человек, думал Бруно. Но почему он увидел, что Сабато похоронен в Капитан-Ольмосе, а не в Рохасе, на настоящей его родине? И что означает это видение? Желание, предчувствие, дружеский привет своему другу? Впрочем, как можно считать себя другом, если он вообразил С. умершим и погребенным? Как бы там ни было, С., несомненно, жаждет мира и нуждается в мире — в том, в чем нуждается всякий творец, человек, родившийся с проклятием, обрекшим его не мириться с действительностью, в которой ему выпало жить, человек, для кого вселенная ужасна либо трагически бренна и несовершенна.