Минуту в ярко освещённой комнате было тихо. Черно не смотрел на меня — глядел в сторону, шевеля губами, с сомнением морщась, будто решая в уме сложную арифметическую задачу.

— Так что? — не выдержал я наконец.

— Ничего, — отозвался Черно с неожиданной беспечностью. — Ты, понятно, хочешь, чтобы никакие Судьи над твоей душой не стояли, а?

У меня внезапно перехватило дыхание. Слишком легко прозвучали эти слова. Слишком непринуждённо.

— Никто не вправе судить меня, — сказал я глухо. — Надо будет — сам за себя отвечу…

— Понимаю. — Черно кивнул. — Ты хочешь, чтобы я это сделал? Снял с тебя Приговор?

— А ты можешь? — не удержался я.

Он улыбнулся.

Лицо его, лишённое выражения, вдруг преобразилось. Окрасилось нескрываемым довольством, тёмные глаза вспыхнули, рот растянулся до ушей.

— Могу.

Некоторое время мы молчали. Черно смотрел на меня, как сытый кот на обомлевшую мышь: расслабленно, с удовольствием, с какой-то даже отеческой грустью.

— Я могу это сделать, Ретано… Считай, что тебе повезло. Но и мне повезло тоже — потому как даром, сам понимаешь, такие услуги никто не оказывает…

— Сколько? — спросил я механически. Сердце моё трепыхнулось от радости: так просто?!

Черно растянул рот ещё шире — хоть это, казалось, было уже невозможно:

— Экий ты практичный… Нисколько. Отслужи.

Оскорбление — как чёрствый ломоть хлеба. Так просто его не проглотишь.

— Милостивый государь, — сказал я с отвращением, — заведите собаку, и пусть она вам служит. Или ваше последнее слово обращено к потомку Рекотарсов?!

— А что я такого сказал? — удивился Черно.

Я сдержался.

В комнате снова повисло молчание; солнечные пятна лежали на потолке как пришитые. Как будто здесь, в комнате с зеркалами, время не течёт.

— Странные вы люди, — пробормотал Черно, обращаясь как бы к самому себе. — Собирать чужие налоги в личине фальшивого сборщика — это вот естественно для потомка Рекотарсов… А всё прочее…

— Я заплачу, — сказал я зло. — Сколько скажешь, столько заплачу… «Всё прочее» — не твоё… дело.

Я хотел сказать «не твоё собачье дело», но вовремя сдержался.

— Какие мы гордые, — пробормотал Черно Да Скоро, и, кажется, он был огорчён. Вся его бесстрастная физиономия как-то потемнела, и опустились кончики длинного рта. — Ладно… Знаешь, сколько это будет стоить?

— Я заплачу, — повторил я высокомерно, и тогда он назвал сумму.

Некоторое время я просто смотрел ему в глаза. С немым упрёком; проще всего было предположить, что я ослышался.

— Сколько-сколько?!

Он повторил.

— Ясно, — сказал я шёпотом. — Ничего ты не можешь. Цену набиваешь, паясничаешь, ты, колдун…

— Я сказал, а ты слышал, — пробормотал Черно знакомым до дрожи голосом Судьи. — Это всё.

Я облизнул губы. На секунду мне поверилось, что Черно — это и есть Судья, только в другом обличье.

Он усмехнулся. Узкие глаза на мгновение вспыхнули — и тогда я понял, что нет, он не Судья, но он и не паясничает. Это я ошибся — передо мной вовсе не средней руки колдунишка. Чонотакс Оро знает себе цену и назначает плату за стоящий, по его мнению, товар.

Но и для меня товар ничего себе — жизнь…

— Совесть имей, — сказал я внезапно охрипшим голосом.