|
Императрица невольно рассмеялась. — Ах ты шпынь! И точно: муха в паутине… Посмотри-ка (она подозвала к себе Ланского), и муха, и пауки, что запутали ее, видишь? — Вижу, государыня, — отвечал Ланской, — а у мухи лицо человеческое. — А на кого похож, узнаешь? — Ах, государыня, да это сам Зорич… Две капли воды. — А пауки? — Это, должно быть, Зановичи, государыня. — Они и есть… Посмотри-ка, князь, это твои подсудимые, — подозвала она Вяземского. Вяземский подошел и долго вглядывался в рисунок. Серьезное лицо его кривилось улыбкой. — Искусно, искусно, — шептал он. — Захар с метлой тут же. — Где Захар? — спросила императрица. — Я и не заметила. — А вот, государыня, из двери показывается. Вяземский показал на нарисованную фигуру Захара с полотенцем под мышкой и с метлой в руке. Вглядевшись поближе в рисунок, императрица громко расхохоталась. — Ах разбойник! Ах ты шпынь! Да ведь это не Захар, это он меня нарисовал, только нарядил Захаром… Мое лицо, вылитая… Рисунок произвёл положительный эффект. Все смеялись. Храповицкий плакал от слез, сморкался и утирался фуляром. Императрица блестящими от слез глазами смотрела то на Вяземского, то на Ланского. — А! Меня-то — Захаром, с метлой… Ну, Левушка! Буду, ж я Захаром: убью пауков метлой, а муху выручу из беды. Она обернулась к Нарышкину. Слезы радости сверкали на ее повеселевших глазах. — Иди ко мне, Левушка, мой старый, мой лучший друг! Я говорила, что твои дурачества несравненно умнее многих умных затей других умников… Дурачеством ты часто спасал меня от неправды, от жестоких приговоров… Ты лучше других знаешь мое сердце… Спасибо же тебе, мой друг!.. Ведь я чуть не погубила человека невинного. Левушка обнимал ее колени, целовал край платья… — Матушка! Ты — великая, ты — премудрая!.. Она выпрямилась и подошла к столу. — Князь! Подай определение сената. Вяземский почтительно подал требуемое. Екатерина взяла перо, обмакнула в чернила и нагнулась к столу. — Графов Зановичей заключить в Нейшлотскую крепость без сроку, — сказала она и написала это. Вяземский молча поклонился. — Учителя Салморана сослать в Сибирь на вечные времена. Вяземский еще раз поклонился. — Зорича освободить от всяких подозрений. Снова Вяземский кланяется. — Что касается Изан-бея, Неранчича и барона фон Вульфа, — сказала Екатерина, передавая сенатский журнал Вяземскому, — то я советовала бы им бросить совсем карты.
VIII. НА МЕСТЕ ХРАМА ИФИГЕНИИ В ТАВРИДЕ
Прошло около четырех лет. Зорич продолжал праздно жить в своем Шклове и с грустью вспоминать о том времени, когда он был наверху славы и могущества, когда Миллионная против его дворца была запружена каретами его хвалителей и льстецов, с утра до ночи толпившихся в его приемной и ждавших его милостивого взгляда… Давно все прошло… И вот он тоскует в своем Шклове. Зановичи продолжают сидеть в нейшлотских казематах. Салморан — изнывать в далекой, холодной Сибири. Неранчич нашел себе дело — молодечествует в гусарах, шибко идет в гору и по-прежнему не выпускает изо рта трубки, а из рук — карт. У Изан-бея умер старший брат, и султан, узнав о существовании Изан-бея, повелел ему возвратиться в Константинополь и даже приблизил его к своей особе: Изан-бею поручена была одна из высших и почетнейших придворных должностей — подавать султану умываться. |
