Когда они доехали уже до Московской губернии, то в Звенигородском округе Юргенсон завел со своим ямщиком такой разговор:

— Карп, а Карп! Ты дремлешь?

— А! Что такое?

— Дремлешь, говорю.

— Нету, господин купец, с чево мне дремать?

— Ну ладно, Карп… А ты вот что мне скажи: есть у тебя тут по дороге, поближе к Москве, знакомые мужики?

— Есть, как не быть? Второй десяток езжу.

— Где же? В каком селе?

— Да хоть бы в селе Перхушкине, Сирота Степан.

— А знает он Москву?

— Как не знать! Что свою ладонь знает: десять лет ванькой на Москве был.

— Славно, зер гут! Так вот что, Карп: хочет он заработать лишний рубль?

— Как не хотеть! И я хочу.

— Вот что, Карп: я хочу его послать в Москву с грамоткой вперед, чтобы мне навстречу выслали хорошую карету четверней. А то в Москве меня знают богатые купцы, так мне стыдно, не годится так-то просто въезжать, попышнее надо, для кредиту.

— Ладно, господин, понимаю-ста.

— Ну, так вези меня в это Перхушкино, к Сироте.

Приехали в Перхушкино. На счастье, и Сирота был дома. Купец начал говорить с Сиротой.

— Вот что, любезный друг, можешь ты съездить в Москву?

— Для че не съездить, барин? Живой рукой.

— Знаешь ты там церковь Николы Столпа?

— Знаю, барин, частенько стаивал у колоды.

Разговор шел в избе у Сироты. Юргенсон вынул из дорожного сундучка перо и чернильницу, достал бумаги и что-то написал на ней.

— Так, малость, — говорил после Сирота знакомым мужикам, — словно мачком посыпал.

Потом вынул из того же сундучка восковую свечку в серебряной коробочке, зажег эту свечку, достал палочку сургуча и запечатал письмецо своим перстнем.

— На, — говорит, — любезный друг, катай с этим в Москву, к Николе Столпу, и отдай там дьячку Алексею.

— Ладно, найдем.

— Тот дьячок даст тебе отписку ко мне, так ты ее и привези ко мне в Сетунь, знаешь?

— Для че не знать? Сетунь-ту знаю.

— В Сетуни я буду ночевать; спроси там митавского купца Юргенсона. Понял?

Сирота почесал в затылке.

— Ну, уж это, барин, запамятую.

— Так спроси там: где тут остановился господин тройкой с ямщиком Карпом.

— Ну, это будет поспособнее.

На том и порешили. Сирота поехал в Москву, а Юргенсон в Сетунь.

В Сетуни они остановились на ночлег. Юргенсону отвели на постоялом дворе особую комнату. Так как скоро наступил вечер, то приезжий попросил себе на ужин молока, а после ужина, как выражался впоследствии хозяин постоялого двора, "все читал в книжку".

Скоро под окном, выходившим на улицу, послышался стук.

— Кто там? — спросил проезжий.

— Из Москвы, — отвечали за окном.

— А кого вам надо?

— Здесь остановился господин тройкой?

— Здеся. А ты кто?

— Я Сирота буду.

— Так иди в избу.

Это был действительно Сирота. Войдя в избу, он перекрестился, шибко тряхнул волосами, поклонился и полез за пазуху.

— Вот, государь, дьячок прислал грамотку.

— Спасибо, любезный.

Прочитав записку, проезжий сказал Сироте:

— Вот что, любезный: завтра пораньше поезжай ты опять в Москву, к дьячку Алексею. Он тебя проводит к моей сестре, а ты уж с нею приезжай сюда: она хочет встретить меня в карете четверней.

— Ладно, барин, все будет как по писаному.