|
По мнению товарища, виной этому была банальная старость, к порогу которой Лингвист постепенно приближался. Тюнер – из нас троих он являлся самым молодым – сказал, что все это – брехня, поскольку его дедушка якобы аж до восьмидесяти лет ежедневно пил горькую и был в состоянии «кинуть палку». Что и позволяло ему до самой смерти жить припеваючи за счет охочих до ласк деревенских баб. Кадило возразил, что старение – процесс сугубо индивидуальный и что одним великовозрастным сумасбродам идет на пользу, другим может стать во вред. Поэтому, раз уж Глеб Матвеевич предпочитает встретить старость в ипостаси угрюмого монаха-отшельника, то флаг ему в руки и пусть просыпает последние мгновения уходящей молодости. Тюнер не нашел, чем возразить, и просто махнул рукой: пошли, мол, отсюда, Кадило; чего время терять, втолковывая этому зануде элементарные вещи, о которых он и без нас знает… Такими я и запомнил моих напарников: ворчащими и уходящими от меня по коридору в сторону вагона-ресторана… При всех своих грехах это были действительно неплохие ребята. Я даже втайне гордился тем, что мне довелось стать для них наставником. Примерно таким, каким стал для меня в свое время Бурелом. Возможно, дожив до моих лет, Тюнер и Кадило тоже проклянут эту работу и начнут подумывать о том, чтобы порвать с ней. Порвут или нет, сказать было трудно, ведь я не мог уверенно ответить на этот вопрос даже в отношении себя. В мою жизнь беспардонно вмешался злой рок, круто и навсегда изменивший ее течение. Но кое в чем мне все же повезло: на этом проклятом пути я обрел себе новых товарищей, пусть далеко не таких боевых, зато не менее надежных и верных… Сон, что искушал меня весь вечер, вдруг куда-то пропал. Минут сорок проворочавшись на кушетке, которая хоть и была мягче обычной вагонной полки, а все равно казалась мне неудобной, я утратил все надежды заснуть и уже собрался идти к товарищам в ресторан, как вдруг заметил, что я в купе не один. Помимо кушеток, в нашем спальном люксе имелась также пара кресел. И когда я в очередной раз – теперь уже окончательно – открыл глаза, то сразу засек в ближайшем ко мне кресле человека. Перед тем как лечь спать, я предпринял все необходимые меры безопасности: положил драгоценный кейс в камеру под своей кушеткой, заблокировал дверь и сунул под подушку взведенный «зиг-зауэр». Спальные вагоны всегда особо привлекали воров, налетчиков и махинаторов всех мастей, ибо народ здесь путешествует исключительно денежный. Поэтому по-настоящему доверять мне приходилось лишь собственному чутью и пистолету. Блокиратор на двери только внешне выглядел надежным. Профессионального вагонного вора такие препоны беспокоили меньше, чем нас с напарниками – газовые баллончики, из каких порой брызгали нам в лица отдельные строптивые клиенты. Можно было поклясться, что еще пару минут назад в купе никого не наблюдалось. Посторонний имел шанс проникнуть незамеченным через дверь, если бы в этот момент я спал. Но я ворочался с боку на бок без сна и прекрасно слышал все, что творилось вокруг. Да и купейная дверь открывалась не настолько беззвучно, чтобы мне не уловить ее скрипа. Значит, незваный визитер очутился тут иным манером – вероятно, тихой сапой пролез через какой-нибудь технический люк в туалетной комнате. Недолго думая, я выхватил из-под подушки пистолет и нацелил его на незнакомца. Стрелять, разумеется, не стал – гость вальяжно развалился в кресле и не проявлял пока никакой агрессии. |
